всхлипнул, плечи затряслись.
– Лена успела убежать… А Марьяна… ее затащили в машину.
– И что? – спросил я тупо, хотя уже чувствовал непоправимое.
– Изнасиловали.
У меня стиснулись и челюсти, но я заставил себя выдохнуть, сказал как можно спокойнее:
– Вы же сторонники половых свобод… Неприятно, конечно, но примите так… как вы и советовали принимать подобные… инциденты. Смириться, расслабиться, получать удовольствие…
Я понимал, что это жестоко, но не удержался, чтоб не вмазать ему в лицо его же сентенции, которыми он доставал нас, соседей. Он закрыл лицо ладонями. Слезы брызнули, будто придавил спринцовку.
– Вы не понимаете… Она в больнице… В больнице!..
Я спросил быстро:
– Ого… настолько?
– Ее… избили…
– За что?
– Она… она…
– Ну что, говорите же!
– Она противилась. Отчаянно противилась.
Челюсти мои сжались так, что заломило в висках. Чистая и добрая, открытая всем, она отчаянно противилась распаленным здоровенным мужикам, в то время как патентованные красотки тут же раздвигают ноги и стараются получить удовольствие… Что за мир, уничтожить бы его весь, уничтожить, стереть на фиг, создать другой и заселить заново…
– Как она сейчас?
Он прошептал раздавленно:
– Не знаю. Но она в плохом состоянии. Еще не пришла в себя… Понимаете, еще не пришла в себя!
Я обнял его за плечи, показавшиеся сразу худыми и костлявыми, отвел обратно в его квартиру.
– Оставайтесь здесь. Примите валидол. Или корвалол. Хотите, я вам накапаю?.. А я сейчас сам съезжу в больницу, разузнаю. Может быть, нужна какая-то помощь. В какую больницу ее отвезли?
Я гнал машину, едва сдерживая себя, чтобы скорость превышать не больше, чем на разрешенные девять километров. Юсовцы, колотилось в виски злое. Юсовцы! Наверное, это началось со времен Петра. Иностранцы, облепившие молодого царя, как голодные мухи свежее дерьмо, были объявлены людьми сортом выше, чем местные русские. Обидеть иностранца – обидеть самого царя, а это уже политическое деяние, восемьдесят восьмая статья, дорога на Лобное место, где ждет, ухмыляясь, палач с большим топором. А то и сам Петр, обожавший собственноручно рубить головы русским стрельцам, но пальцем не задевший ни одного иностранца. Мне самому удалось пожить при Советской власти, сам видел, что обидеть, задеть или оскорбить иностранца – тюрьма на долгие сроки. Неважно, кто прав на самом деле, но перед иностранцем власти извинялись, а русского сразу сажали. Так железом и кровью взрастили в русских страх, ненависть и почтительное уважение к иностранцам. Страх, ненависть, зависть и страстное желание самим стать иностранцами.
Когда пал «железный занавес», народ ломанулся в посольства. Выстаивал ночами в очередях, только бы стать этими самыми иностранцами. А те, которые становились, за океаном работали хоть золотарями, чтобы скопить деньжат и приехать в отпуск, показаться родным и близким уже «иностранцами». И верно, им завидовали, на них смотрели как на существ более высокого порядка. Ниже, конечно, чем