только вот замечание было каким-то странным. Собрали лидеров домашних групп и объявили только им «по секрету». Тем, кто удивился, почему вроде бы нормального служителя ставят на замечание без каких-либо конкретных замечаний, объяснили, что так надо, и решение обсуждению не подлежит, а только немедленному исполнению. Затем эта новость была направлена в международное служение, в котором довелось на тот момент участвовать. Приехали братья и честно сказали, что они не видят причин для постановки на замечание, тем не менее с должности сняли, вернее, попросили самому с нее уйти, дабы «не обострять». С каждым годом ситуация становилась все сложнее, давление все возрастало, старший пастор настаивал на том, чтобы я сам ушел из его церкви, с чем я не мог согласиться. Ведь церковь не принадлежит пастору, а принадлежит она Иисусу Христу, согласно Евангелию от Матфея.
… Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют её; (Матф.16:18б)
Довольно много всего пришлось пережить в то время. И все это было не напрасно, так как продолжал формироваться характер, необходимый для будущего служения. В один день тучи сгустились очень плотно, казалось, лучшим выходом будет, если вдруг закончится эта сложная и тяжелая жизнь. Нет, мыслей о самоубийстве не было, просто тогда понял, что жить порой сложнее, чем умереть.
Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева? Зачем приняли меня колени? зачем было мне сосать сосцы? Теперь бы лежал я и почивал; спал бы, и мне было бы покойно с царями и советниками земли, которые застраивали для себя пустыни, или с князьями, у которых было золото, и которые наполняли домы свои серебром; или, как выкидыш сокрытый, я не существовал бы, как младенцы, не увидевшие света. (Иов.3:11–16)
А ещё в тот день я умер. Нет, не физически, а эмоционально. Было очень больно и плохо. Постоянная борьба с обидой и жажда справедливости могут измотать кого угодно. Да, в такие моменты почему-то забываешь о милости и хочется именно справедливости. Пусть мне достанется, но и они от наказания не уйдут! Вызвать огонь на себя и, если нужно, то погибнуть вместе с противником. Да, именно с противником. Неправильно? Да, неправильно, зато честно. И вдруг, в какой-то момент, вся боль, волнение, страх, смятение, жажда справедливого суда, все прошло, и я понял, что… умер. Мое ущемленное самолюбие и раненое сердце как-то одномоментно замолчали. Тишина… мир… и… покой. Ни горя, ни обиды, ни злости, ни жажды мести, ни разочарования, ничего больше не было в этом мире. Даже вспомнилась одна песня, слышанная в детстве, что «только которым в гробу – ничего».
С того момента восприятие окружающей действительности изменилось очень сильно, и это не могло остаться незамеченным участниками процесса. Новое восприятие методов воспитательной работы стало вызывать ещё больше усилий со стороны старшего пастора и его ближайшего окружения, состоящего на тот момент из двух преданных человек. И раздражало их более всего отсутствие реакции на их слова и действия. Если раньше они видели, как мне приходится сдерживаться, то теперь понимали, что