зенитки. Разрывы снарядов ложились по курсу самолета то справа, то слева. Все, кто с нами наблюдал за этим, и те взрослые, что тоже были на крыше, не могли понять, что происходит. Они будто на футбольном матче обсуждали своего нападающего мажущего по воротам, тому никак не удается забить гол противнику. Примерно такая же картина была и сейчас. Я попытался им объяснить, что ведется заградительный огонь и существует специальная зона, где ведется огонь на поражение, но мне никто не верил. Объяснять, что если сбить вражеский самолет над важным объектом, он при падении разрушит больше, чем при бомбардировке, и его уводят этим огнем в нужное место, я наверно мог долго, но поняв, что всё тщетно решил помолчать.
Уже в нескольких местах, там на горизонте возникли зарева от пожаров. Налет шел часа полтора – два. Прозвучала команда – отбой. А мы с приятелями еще долго сидели на крыше, обсуждая, как на наших глазах произошло сражение.
Потом налеты немецкой боевой авиации стали каждодневным явлением. Первым о них узнавал Эрик. Своим собачим чутьем он безошибочно определял надвигавшуюся на нас угрозу. Как не жаль было с ним расставаться, но с продуктами становилось все туже, и мне пришлось его отдать зенитчикам на батарею, стоящую около Хлебниковского моста. Он там стал служить воздушным разведчиком. О появлении вражеских самолетов он предупреждал всю батарею за долго до объявления тревоги. Все зенитная батарея была очень довольна своим новым бойцом. Если бы собакой давали звания и ордена, возможно Эрик мог дослужиться до больших чинов и с гордостью носить свои боевые награды.
Враг шел к Москве, еще даже не кончилось лето, прошел лишь месяц, в война уже стояла на нашем пороге, и мы уже почувствовали её неумолимое приближение к нам. Почти у самого нашего дома мы уже наблюдали первые бои.
Москва
Москва была закрыта для посещения. Что бы попасть на её территорию требовался специальный пропуск. Но нас, мальчишек пока пропускали без него, лишь спросив откуда и куда идем. Мне тогда часто приходилось ездить к маминым родителям, к моим бабушке и дедушке. Ехал к ним и тогда, после первого налета на город.
Москва, мне показалось жила по прежним законам мирной жизни, мне не попались на глаза следы от падений бомб и зажигалок, ну а к другому все мы уже попривыкли. Прошел месяц, и уже почти никто не обращал внимание на заложенные мешками с песком витрины больших магазинов, на раскрашенные для маскировки фасады зданий, Большого театра, других, на закрытые чехлами красные рубиновые звезды Кремля.
Разговоры в трамвае велись конечно в основном о вчерашнем налете, из них, сколько я не прислушивался, трудно было что-то понять и оценить, но ясно было, что разрушений было мало. Хотя, кто это может определит, чего много, а чего мало, для тех людей, что стали жертвами, всего было много. В то, что официально говорилось в информационных сводках, мы должны были верить. Слухов было много, не хватало лишь нам становиться их