в чем дело. Видимо, когда вестфолдинги своего мертвяка в пристройку положили, то по обычаю ему глаза деньгами прикрыли. А медяки-то возьми и свались! Витольд видать это учуял, вернулся и их подправил. А может, ему еще чего надо было. Не знаю. У покойника, у Фритьофа и при жизни взгляд страшный был. Сами видели. Одно слово – берсерк. А тут… – охотник поморщился, вспоминая увиденное непотребство, – у мертвеца глаза и вовсе безумными стали. Такого взгляда ни в какой сече не увидишь, у лесного зверя такого бешенства нету. Глазища тупые, сквозь тебя смотрят, и, кажется, все на свете сожрать хотят. Жутко мне стало, а ведь вы знаете – я не робкого десятка. Когда Витольд уехал, я в пристройку прокрался. Огляделся, монеты у мертвяка на глазах лежат, как положено. Вдруг шелестнуло что-то. Глядь, а у мертвеца с левого глаза медяк снова слетел! Наверно, он его взглядом спихнул – на белый свет не нагляделся. А правый глаз еще прикрыт, и монета на нем подрагивает! В общем, плюнул я, мысленно конечно, и обратно отправился. Ну его к лешему, этого Фритьофа! Даже думать не хочу, отчего он, вроде бы мертвец, но смотрит. Не хватает, чтоб еще голову поднял. Мало я всякой жути ночью насмотрелся! Еще и этого не хватало. Я всегда говорил: от викингов добра не жди! Ни от живых, ни от мертвых, – подытожил Прозор.
Мда-а… Этакой страсти еще не хватало! Хоть напрямую вендов это и не касается – покойный берсерк им не был ни другом, ни даже близким знакомым – но после ночных событий все видится в ином свете. Нежданно-негаданно появился покойник, которому мешают прикрывающие глаза медяки. К чему все это? Зловещее совпадение, перекликающееся с тем, что творилось на Гнилой Топи? Или случай? Но какой тут к лешему случай! Все взаимосвязано. И Любомысл, и Прозор и даже маленький княжич Добромил, не говоря уже о молодцах, были в этом уверены.
Любомысл лихорадочно соображал: а не слышал ли он что-нибудь, когда-нибудь о мертвецах, на глазах которых не держаться монеты? Что-то ничего подобного бывалый мореход припомнить не мог, хотя в портовых корчмах и придорожных тавернах народ собирается разбитной, и за кружкой другой крепкого напитка расскажет, и правду похожую на откровенное безыскусное вранье, и ложь – неотличимую от чистейшей правды. Но о покойниках, сталкивающих взглядом медяки и ненасытно глядящих на белый свет безумными глазищами никто, вроде бы, не рассказывал.
– Кстати, – добавил Прозор, – ты ведь у вестфолдингов много лет прожил, старче. Вот и скажи нам – как они своих покойников хоронят, в последний путь провожают? Я о воинах говорю, о тех, кто по их меркам себя при жизни великою славою покрыл. А то мне что-то невдомек: полночи под одним кровом вместе просидели, бочонок грута распили – весьма, кстати, неплохого, – и ведь никто – слышишь, никто! – вида не подал, что у них товарищ погиб. Будто не было его вовсе, будто имя его позорному забвению предали. Будто не воин он славный – великий берсерк, а жалкий трус – битвы убоявшийся! В чем дело, мудрый Любомысл?
Любомысл, досадливо крякнув, с силой хлопнул по луке седла. Да так, что его спокойная лошадка даже вздрогнула