и уважаемой в гвардейской среде, несмотря на дурные слухи о нем в губернии.
Еще один эпизод. Князь Верейский, проезжая с Троекуровыми погорелую усадьбу, живо заинтересовался Дубровским: «Куда же девался наш Ринальдо?.. Не правда ли, Марья Кириловна, что было бы любопытно познакомиться покороче с этим романтическим героем?». Князь не обращает никакого внимания на какие-то там грабежи и поджоги в своем имении, о которых спрашивал его генерал. Он словно что-то знает о Дубровском, или знает его самого, и деликатно раскрывает себя перед Марьей Кириловной как интересного человека с экстравагантным кругом общения. Но неожиданно оказывается, что загадочный Дубровский выступил в неблагородной роли учителя и обворовал помещика Спицына. Князь смущается: «Верейский выслушал с глубоким вниманием, нашел все это очень странным и переменил разговор». Вся сцена описана Пушкиным без ясной цели и словно на что-то намекает: возможно, на некую связь, на знакомство и даже дружбу Дубровского с князем. Его могло смутить несоответствие рассказа Троекурова тому, что князь знал о Дубровском.
Немало характеризует конспиративные навыки Дубровского то, как он вел себя в доме Троекурова и особенно в праздник Покрова. Его обсуждали, рассказывали о нем нелепицы, представляли героем, а Дубровский невозмутимо сидел на дальнем конце стола вместе с воспитанником Сашей и виду не показывал. Несомненно, ему помог опыт скрытной жизни, привычка играть роль.
Успел ли Дубровский до мятежа доложить начальству о возвращении из отпуска либо, наоборот, из осторожности пребывал некоторое время по возвращении в полк в качестве отпускника? Из документов той поры мы знаем, что некоторые офицеры, чтобы избежать преследований, оформили отпуск с помощью покровителей прямо перед восстанием, при этом даже не выезжая с территории части. Весьма вероятно, также, что Дубровский, или его прообраз отсиделся вне расположения своего полка в Петербурге, и преследованию в последующем не подвергался. Во всяком случае, он оказался в выигрыше и попал в кавалергарды либо в егерский гвардейский полк, которые были престижнее пехотных полков. О его новом месте свидетельствовала та самая белая офицерская фуражка, в которой он появился в сентябре 1828 года на станции перед превращением в Дефоржа – тогда летние фуражные шапки с белым верхом имели по уставу только некоторые части конных гвардейцев. Не исключено, и даже весьма вероятно, что поступил Дубровский на освободившееся место после увольнения или ареста офицеров Кавалергардского полка. Массовые перемещения офицеров по различным гвардейским полкам случились после расследования их участия в декабрьском мятеже. Хотя Кавалергардский полк (как и два других конных гвардейских полка) оказался на стороне императора, многие офицеры не проявили должной преданности царю. Они выражали сочувствие мятежникам, не желали их атаковать, явились на площадь едва ли не во фраках и с манежными седлами, поэтому после декабря многие подпали под подозрение,