и вся ругал.
Время шло, а я не учился. Отец обошел много училищ – все было переполнено, в других требовалась крупная плата за ученье, и я вместо ученья ездил на рысаках за гребенятами на Поварскую.
Пришло Рождество, но скучное: ни елки, ни удовольствий… вспомнился Ярославль и прогимназия. Только и было интересного – это водоосвящение 6 января, особенно мне понравилась стрельба пушек с Тайницкой башни.
Брат Александр был переведен из Харькова в Москву в штаб округа. Братишка Николка рос и был здоровый мальчишка.
Гребнер моего отца совсем оседлал: днем посылал по складам и конторам, а по ночам должен вести конторские книги, не стало и праздников – как праздник, так поручение, и отец вспомнил Ярославскую прогимназию… Настал май, и Гребнер с семьей уехал в свое имение – сельцо Костино Ковровского уезда Владимирской губернии. Я часто ездил за братом Александром в Ходынский лагерь, в штаб округа, в Малую Всесвятскую рощу. Ездил на рысаке Карабинере с кучером Перфильем, и раз, едучи уже с братом из лагеря домой по Ходынскому полю, попали под холостой орудийный выстрел, и наш Карабинер понес вовсю, только благодаря кучеру он нас не разбил. Перфилей направил на пески, что около Ваганьковского кладбища, чем и укротил коня. В одно прекрасное утро вдруг со двора пропадает четырехлетний братишка Коля, сбились с ног искавши, искали и на Плющихе, и по всем переулкам, дали знать полиции, мать и отец в отчаянии, время близилось к вечеру, мать в слезах… Вдруг видим – наш дворник ведет нашего Николу, нашел его на Зубовском бульваре, спокойно играющим в песке. Через 32 года он был приставом 2-го участка Арбатской части[12]… Перст провидения[13]…
Отец получал жалованья 40 руб. в месяц, и по московским ценам нам еле хватало, цены на жизненные продукты, сравнительно с ярославскими, стояли высокие. Особенно мне были смешны маленькие молочные кувшинчики на высоком дамском каблучке против нашей ярославской огромной крынки, а цена была та же – 5 коп. Отец иногда брал меня с собой на лесные склады, около Нижегородской станции железной дороги, и, ехавши обратно, заезжали в Сундучный ряд Гостиного двора и объедались пирожками с бульоном. Кончалось лето, приехал Гребнер с семьей, и еще хуже и труднее [стало] отцу. Был ровно год, как приехали мы в Москву… терпение отца истощалось. На Софийской набережной за Чугунным мостом держал большое переплетное дело бывший мой учитель переплетного искусства, при котором мне намазали клейстером физиономию, Кирилл Васильевич Калачов, с ним-то и делился отец своим горем. Однажды, приехавши от него, переговорив с матерью, решил отказаться от места у Гребнера и ехать обратно в Ярославль. Несколько дней сбора, и в одно тоскливое, ненастное, сентябрьское утро со двора выехали две подводы со скарбом, а за ними плелись отец, мать с братишкой и я, таща что-то в руках. Сыпал мелкий холодный дождик. Подводы выехали на Смоленский бульвар, повернули налево и поехали вдоль бульваров: