отвечает Федяшиха, – водицы подай матери. Устала с дороги-то.
Зачерпнула Марья в сенках кружку воды, на крыльце подает матери. Выпила Федяшиха студеной, колодезной водицы, да говорит:
– Стыдно сказать и не сказать грешно. Стара стала. Обносилась. Хочу по миру пойти, милостыню сбирать. Так не подашь ли мне, доченька, мешочек какой?
Быстрехонько взвернулась Марья.
– Вот, – говорит; – маменька, новый сатиновый сшила.
Пошла Федяшиха к средней дочери Дарье. Три дня и три ночи шла.
Приходит она в другую деревню. Кругом лесная трава скошена. Кругом сено луговое сушится. Кругом стога стоят. Подходит к одной избушке. Спрашивает.
– Где здесь Макаровы живут?
– Здесь, – отвечают ей, – в каждом доме одни Макаровы живут. Других фамилий не имеется.
– Может, Дарью вавожскую знаете?
– Вот тут она живет.
Смотрит Федяшиха. Стоит перед ней дом. Не дом, а боярская крепость. Строго возвышаются каменные стены с грозными башнями. В них глаза-бойницы на четыре стороны. Выход со двора на улицу каменный, в выходе двери железом кованые. Двор, что город. Жилая каменная горница на жилом подлете, людская, отдельная стрепная кухня. Против горницы два дубовых погреба с сушилом и напогребницей, да малые ворота на двух щитах. По одну сторону ворот амбары дубовые. Овес в амбарах лежит безвыгребно. По другую – конюшня, на ней сенница. За малыми воротами сад и баня с предбанником. В доме столы бархатом крытые.
Выходит навстречу средняя дочь Дарья. На ней кокошник жемчужный атласный красный, серьги-камень лалы с яхонтом, зерна бурмицына на золоте, будто у важной боярыни.
– Что, – говорит, – тебе, маменька, надобно?
– Сначала, – отвечает Федяшиха, – водицы подай матери. Устала с дороги-то.
Зачерпнула Дарья из бочки стреховой воды, что с крыши после дождя сбежала. Подает у ворот матери.
Испила Федяшиха стреховой воды, да говорит.
– Стыдно сказать и не сказать грешно. Стара стала. Обносилась. Хочу по миру пойти, милостыню сбирать. Так не подашь ли мне, доченька, мешочек какой?
Быстрехонько взвернулась Дарья.
– Вот, – говорит, – маменька, новый холщевый сшила.
Смотрит Федяшиха. Во дворе внуки в рогатины большие камни заложили.
– Ишь, – кричат, – в тараканьи бега подалась! Уходи, старая, туда, куда Макар телят не гонял. Узнаешь, чем крапива пахнет?!
Поплелась Федяшиха, куда глаза глядят. Три дня и три ночи шла. Голод и жажда измучили. Черен день и долга дорога. Глаза слезной пеленой застлало. От слез свету не видит. Просвету нет. Затемнился перед ней весь свет слезами. Обида сердце жгет. Думает:
– Знать скопились мои слезы в перелетную тучку да упали на сухую землю. У черствого человека жалости не вымолить. Добрых людей и горе красит, а бездушным и красота не к лицу.
На рассвете четвертого дня подходит она к деревне – две трубы, четыре избы, восемь улиц. Присела на пригорок.