его теории было отменить железные дороги в России»46. Михаил Крушинский был расстрелян в Уфе в 1938 году.
Воспоминания Б.М. Прилежаевой-Барской отличаются от иных тем обстоятельством, что она была в самом эпицентре создания «Собаки».
Она может не знать чего-то о событиях, непосредственно предшествовавших открытию подвала. В частности, по-видимому, в самый первоначальный период участвовал в разработке планов будущего кабаре Юрий Ракитин47, но, принятый только что перед этим на работу в императорский Александринский театр, вынужден был публично опровергнуть газетные сообщения об участии в кабаре как в частном театральном предприятии48.
Она может умалчивать о чем-то – как, например, лишний раз не упоминает имя исчезнувшего за десять лет до того и за это десятилетие вытравлявшегося из истории русского театра Мейерхольда (впрочем, дважды в тексте названного) как одной из главных закулисных фигур «Собаки»49, – но зато ей и не привиделось присутствие Андрея Белого50, Максимилиана Волошина51 или Владислава Ходасевича, не говоря уже о мерещившемся многим былым посетителям сквозь туман утраченного времени никогда не спускавшемся в подвал Александре Блоке52.
Сам тон ее воспоминаний заслуживает быть отмеченным, ибо к 1949 году немало было сделано для того, чтобы представить пронинские подвалы филиалами реакционного и контрреволюционного ада. Остановлюсь лишь на одном примере, и остановлюсь подробнее, потому что с ним, возможно, связано происхождение одного из знаменитых русских стихотворений XX века.
«Привалу комедиантов», который, в отличие от утверждения Б.М. Прилежаевой-Барской, существовал после революции – до 1919 года, прозаиком Михаилом Козаковым была придана – не без известного исторического основания53 – репутация места сборища инсургентов54. Оно изображено в его пьесе «Чекисты» с установкой на «документальность».
Ремарка:
Литературно-художественное кабаре «Подвал поэтов», огромный подвал в доме на Марсовом поле. Было раньше так: из-под кружевных масок свет неясно освещал черно-красно-золотистую залу росписи художника Судейкина. Старинная мебель, парча, деревянные статуи из древних церквей. Лесенки, уголки, таинственные коридорчики. В глубине подвала – несколько рядов кресел перед эстрадой. Позади кресел – ряд столиков. Все это сохранилось, но роскошь мебели и стен заметно обтрепалась. Дыхание оскудения чувствуется на всем. Позолота обсыпалась, мебель – не в том порядке, что прежде, электричество горит «нервно», с частыми перебоями, лампочки раздражающе мигают. Подвал освещается толстыми восковыми свечами, оплывающими в подсвечниках. Сырость, не сдерживаемая жаром каминов, вступила в свои права. На многих посетителях «Подвала» – теплая (внакидку) верхняя одежда. Некоторые во фраках и… в валенках. Центр нашей сцены «судейкинский» зал, по бокам «уголки» и лесенки.
В декабре 1917 года в этом подвале в пьесе представлены Пронин (Рынин), Клюев (Корнев), Кузмин (1-й поэт, поющий, согласно «Петербургским зимам», «Нам философии не надо…»),