в этом он прав. Только вы его знаете в лицо.
– Нет, с ним была целая армия! Они все знают, как он выглядит.
– Ни один из тех, кого взяли в России, не признался, – ответила агент Томпкинс и затянула ремень на поясе туже, чем следовало. – Они отказались от сделки с правосудием, получили по двадцать лет, но упорно хранят молчание. Я продолжу, если позволите. После вашей инсценированной смерти мы возьмем Наркобарона и инициируем уголовный процесс, в котором вы неожиданно для всех выступите. Правительство США отблагодарит вас за труды и неудобства, будьте уверены.
– А если он не поверит? Ведь его киллер скажет, что не убивал.
– Мы постараемся арестовать исполнителя, – ответила агент. – Но такой вариант не исключен. В этом случае вы будете сидеть под охраной столько, сколько нужно. Как видите, вариантов у вас всего два.
– Вариантов нет вообще. Я отказываюсь от вашей помощи, пусть убивают, – сказал я горячо.
– Нет, мистер МакКуин, к сожалению, такой вариант невозможен, – ответила агент Томпкинс. – За воспрепятствование правосудию вы будете осуждены и помещены в специальный изолятор, и там обеспечить надлежащую защиту даже легче. Но как долго вас там продержат – неизвестно. Возможно, всю жизнь. А если пойдете на сотрудничество, то, скорее всего, заключение не займет больше полугода.
– Ну что, вы готовы сказать залу «Прощай»? – спросила агент жестко.
– Нет, – ответил я.
– Ваше «нет» звучит как «согласен». Или я ослышалась?
– Не ослышались, – ответил я. – Я согласен. Вы не оставили мне выхода.
– Выход есть всегда, – сказала агент. – Удачного выступления.
Мое заключение длится уже больше года. В моей жизни оно самое, пожалуй, сложное в эмоциональном плане. Я не испытывал страха и думал, что будет проще. Но, оказывается, чувства вины, обиды, злости могут разъедать куда сильнее самого сильного и острого страха.
Из самолета я вышел на негнущихся ногах. Мне рассказали, как отреагировала Ника, как она пыталась взобраться на двухметровую сцену и упала на рельсы, а потом ворвалась за кулисы, кричала мое имя и рыдала. Я представил, что она чувствовала, пытаясь отыскать мое тело, увидеть своими глазами… Это страшное чувство, я знал его – ведь я не видел тел ни матери, ни отца, ни Лизы. Я знал, что отец и мать мертвы, но мне не дали проститься с ними, а тело Лизы так и не нашли. Может быть, это и хорошо. Я не знаю, как они выглядели мертвыми, в последнюю минуту их пребывания в мире живых до того, как закроют крышку гроба. Я всегда буду помнить их такими, какими они были в то утро: мама и Лиза – счастливые и сонные, а отец… Я не видел его, только слышал тихие шаги по квартире, когда он собирался на работу. Я уже не спал, дремал, не хотел вставать, мне было лень. Хотя мог провести эти последние минуты с отцом, проводить его на работу, выпить с ним утренний кофе. Отец любил крепкий кофе утром, без сахара и сливок. Если маме удавалось застать его врасплох, она готовила овсяную кашу, ворча, что он не заботится о желудке, отец послушно