имеет: дом, в доме все соблюдено до нитки, до иголки, пять овечек, десять ягнят, пять кур, две девочки и руки, и ноги больные экземой. Девочки Василия и Тимофея имеют: две пары лошадей, две пары волов, четыре коровы, двенадцать голов молодняка, сорок пять голов овец, уток, гусей, кур, две свиноматки: одна с поросятами, вторая супоросая, шесть боровков. Опекунство оформлено на Екатерину Ивановну. Теперь ты оформишь на себя. Екатерина Ивановна пригласила работать: меня – ухаживать за лошадьми и свиньми, Ивана Белого – за крупным скотом и овцами. Марию Фоминичну Ермилову – готовить еду людям и свиньям и ухаживать за птицей. Девушку Лизу – ухаживать за собой, за детьми, за домом и стирать. Но Лиза вышла замуж за солдата-инвалида на двух детей. А позавчера Иван Никитович привел Екатерине Ивановне вместо нее красивую и видно умную девушку Дашу.
А зерна у Вас, Михаил Иванович, столько, что можно смело не сеять пять, а то и десять лет подряд. Весной 1916 года царь увеличил закупочные цены на зерно и мясо. Урожай шестнадцатого года мы весь продали. А урожай 1917–18–19-20 годов целиком в амбарах. Сусеки полны, мешков до потолка. Куда девать зерно? Наталья придумала: срывать в амбаре полы, рыть ямы как можно глубже, выстилать брезентом и сыпать туда зерно. Надо было рыть такие ямы, чтобы все зерно в амбаре в них поместилось. Под пятью амбарами у вас зерно. Сена накошено на пять лет. Косили в ендовах[7]. Там такая трава, я такой никогда не видел! Гущина такая, что и пяти шагов не сделаешь по траве, запутаешься и упадешь! Пырей. Лист чуть ли не в два пальца. А по низу клевер, выше аршина.
Как-то за несколько дней до Петрова дня, я пришел днем почистить свинарник и конюшню. Почистил, навоз вывез. Наташа мне говорит: «Дядя Ваня, оседлай этих лошадей», а сама пошла в дом. Я оседлал, стою жду. То ли от устатка, то ли от тепла, я прислонился к углу конюшни и придремал. Слышу голос: «Коня мне!» Я луп глазами, а на крыльце белый офицер стоит: фуражка с кокардой, гимнастерка шерстяная защитного цвета, ремни, шашка через плечо, штаны с лампасами, сапоги лаковые. Я рот разинул и не знаю, что мне делать. И, видимо, рот слишком разинул. Слышу: «Чего рот раззявил? Коня мне!» Подхожу с лошадьми к крыльцу, все на мне трусится, а этот офицер мотнул головой, фуражка съехала со лба на затылок и я увидел Наталью. Хотел плюнуть и заматериться как следует, а материться мы научились у красных в несколько этажей и с прибаутками, но не посмел. Уж больно мы все её уважали. А она говорит: «Извините, дядя Ваня, я Вас разбудила?» – Долгов засмеялся. Засмеялся и Иван Семенович.
– А как она сидела в седле? Картина! Я так не умею.
Выехали за мост, она крикнула: «Держи за мной!» А сама с места в галоп. Не доезжая Пешинских хуторов, Наташа спешилась и стала искать дорогу. А потом пошла и пошла, и пошла. Я за ней. Подошли к камышу. А он стоит по высоте, как телеграфный столб и толщиной в большой палец! Наташа говорит: «Это ендовы. Земля Пешинских хуторов, но казаков нету, косить некому, возить не на чем. Будем косить мы. Держи за мной след в след». Пробираемся мелкими шажками, прошли, чувствую, версты две. Я говорю: «Наташа, мы не заблудились?» – «Нет, дядя Ваня, попали точно». Она до замужества