корзину, полную старого тряпья, пожелтевших фотографий и пожелтевших писем.
Женя пошла в НКВД, чтобы узнать, как передать старушке теплый платок.
Человек в окошке спросил Женю:
– А вы кто, немка?
– Нет, я русская.
– Идите домой. Не беспокойте людей справками.
– Я ведь о зимних вещах.
– Вам ясно? – спросил человек в окошечке таким тихим голосом, что Евгения Николаевна испугалась.
В этот же вечер она слышала разговор жильцов на кухне – они говорили о ней.
Один голос сказал:
– Все же некрасиво она поступила.
Второй голос ответил:
– А по-моему, умница. Сперва одну ногу поставила, потом сообщила о старухе куда надо, выперла ее и теперь хозяйка комнаты.
Мужской голос сказал:
– Какая комната: комнатушка.
Четвертый голос сказал:
– Да, такая не пропадет, и с такой не пропадешь.
Печальной оказалась судьба кота. Он сидел сонный, подавленный на кухне в то время, как люди спорили, куда его девать.
– К черту этого немца, – говорили женщины.
Драгин неожиданно объявил, что готов участвовать в кормежке кота. Но кот недолго прожил без Женни Генриховны – одна из соседок то ли случайно, то ли с досады ошпарила его кипятком, и он умер.
24
Евгении Николаевне нравилась ее одинокая жизнь в Куйбышеве.
Никогда, пожалуй, она не была так свободна, как сейчас. Ощущение легкости и свободы возникло у нее, несмотря на тяжесть жизни. Долгое время, пока не удалось ей прописаться, она не получала карточек и ела один раз в день в столовой по обеденным талонам. С утра она думала о часе, когда войдет в столовку и ей дадут тарелку супа.
Она в эту пору мало думала о Новикове. О Крымове она думала чаще и больше, почти постоянно, но внутренняя, сердечная светосила этих мыслей была невелика.
Память о Новикове вспыхивала и исчезала, не томила.
Но однажды на улице она издали увидела высокого военного в длинной шинели, и ей на мгновение показалось, что это Новиков. Ей стало трудно дышать, ноги ослабели, она растерялась от счастливого чувства, охватившего ее. Через минуту она поняла, что обозналась, и сразу же забыла свое волнение.
А ночью она внезапно проснулась и подумала: «Почему он не пишет, ведь он знает адрес?»
Она жила одна, возле не было ни Крымова, ни Новикова, ни родных. И ей казалось, что в этом свободном одиночестве и есть счастье. Но ей это только казалось.
В Куйбышеве в это время находились многие московские наркоматы, учреждения, редакции московских газет. Это была временная, эвакуированная из Москвы столица, с дипломатическим корпусом, с балетом Большого театра, со знаменитыми писателями, с московскими конферансье, с иностранными журналистами.
Все эти тысячи московских людей ютились в комнатушках, в номерах гостиниц, в общежитиях и занимались обычными для себя делами – заведующие отделами, начальники