может быть вина одного человека. Как он может искупить свою вину, если он не хотел никому зла. Голос в голове продолжал безжалостно твердить:
«Перестань плакать. Это твоя вина».
Но я продолжал прогонять эти мысли. Моя мама говорила, что я проплакал весь тот день, и пришёл в себя лишь на следующее утро, но я в это не верил. Мне кажется, я пришёл в себя сразу. А как иначе, я ведь уже взрослый. Я каждое утро, вот уже полгода как, смотрелся в зеркало, когда умывался, и говорил себе, что я уже повзрослел. Конечно, я подумал о том, что плакать так много нельзя и перестал рыдать. А как иначе, ведь я уже взрослый. Но потом подошёл мой папа.
На следующее утро после похорон я сидел на своей кровати, брат листал какой-то журнал, пытаясь скрывать это от меня, но я просто смотрел в окно на улицу. Не хотелось даже в школу ходить, изучать что-нибудь, а когда зашёл папа, я удивился этому. Он вошёл в нашу комнату, брат подпрыгнул, пытаясь спрятать журнал, пока отец подсел ко мне, не обращая никакого внимания на другие вещи. Словно ему наплевать, что тут происходит, пока его нет, или он просто обо всём уже знает и поэтому никогда не принимал во всём этом участия, но тут он сам вошёл в нашу с братом комнату, сел на мою кровать и заговорил со мной.
Его опечаленные и серьёзные глаза уставились сначала в пол, а потом он поднял их на меня.
– Когда я был маленький, – начал отец, – в нашей деревне умер один мальчик. Он бегал всегда хорошо, даже когда собака дяди Пети гонялся за ним, пока он воровал его яблоки из сада. Мы все там воровали. Ну, детство такое у нас было, понимаешь. Я хочу сказать, что он, этот мальчик, уже и не помню, как его звали, и его однажды не стало. Он болел чем-то долго и умер. Просто не стало, и всё. Я не так хорошо его знал, но мне было печально. Он не был плохим мальчиком, чтобы заслуживать смерти, нет! Конечно нет! Не помню, сколько тогда мне было лет, но тогда мне твой дедушка сказал, что его родителям придётся с этим жить. Научиться с этим жить. Я не понимал о чём он говорил, но повзрослев, понял. – Папа повернул моё лицо в свою сторону, чтобы мы встретились взглядами, и продолжил. – Сынок, Марк был отличным парнем, я хорошо его знал, но если ты хочешь, чтобы он всегда тобой гордился, то ты должен смириться с тем, что дальше придётся обходиться без него. Пожалуйста, Саш, пойми. Если раньше ты считал, что ты уже взрослый и это были лишь мысли мальчика, то теперь всё изменилось. Сынок, тебе необходимо научиться жить с этим горем. Просыпаться каждое утро, ходить в школу, общаться с нами и быть тем хорошим мальчиком, которого мы все знаем. Если у тебя это получится, то ты повзрослеешь. На самом деле повзрослеешь. Я хочу, чтобы ты это понял. Пожалуйста, сынок.
Я не знал, как жить с горем. Это всё равно, будто я хотел, чтобы Марк умер. Будто я специально сам всё устроил, но это не так. Это, чёрт возьми, не так! Папа говорил какую-то ерунду. Взрослые часто говорят ерунду, что я и не понимаю никогда, но в этот раз, будто что-то поменялось. Папа был другой. Всё вокруг уже было другим. Он говорил как-то иначе, и слушал я его уже по-другому. Будто с тех пор я узнал что-то,