и два надзирателя. Всем приказали построиться в проходе между нарами. Начальник режима вначале перечислил фамилии 50 заключенных Воркутинского концлагеря, а затем зачитал решение «тройки» того же концлагеря, в котором было сказано, что перечисленные заключенные приговорены к высшей мере наказания за саботаж, отказ от работы и бунт. И так в течение месяца, каждый вечер нам зачитывали очередные 50 фамилий заключенных и решение об их расстреле. На самом деле заключенные объявили бессрочную массовую голодовку в связи с ужесточением режима. В один из вечеров среди 50 приговоренных были названы Паша Кунина, Виктор Эльцин, Гриша и Марк Рубашкины, Федор Дингельштет и другие, кого я очень хорошо знал до моего ареста в декабре 1934 года. А добрейшая Паша Кунина была ближайшей подругой моей жены еще с 1910 года. Все они были людьми благородными, духовно богатыми, высоконравственными, идеалистами и романтиками, отдавшими много сил борьбе за свободу и демократию во имя лучшей жизни народа. И вот представители этого народа по воле кремлевского изувера хладнокровно расстреляли их в ледяной Воркутинской тундре. Вскоре мы узнали жуткие подробности этой трагедии.
Заключенных, закованных в кандалы, выводили из бараков, неоправившихся после голодовки выносили. Всех под усиленным конвоем вели в зону Кирпичного завода, где расстреливали. Расстрелянных не хоронили, трупы оставили на замерзшей земле, постепенно их заносило снегом, но долго изпод снега кое-где торчали руки, головы и ноги. Адская картина, апофеоз сталинского режима. Я был потрясен, не мог спать, на работе не выполнял норму. Огромным усилием воли преодолел это состояние.
Тогда я и решил, что если выйду на свободу, то напишу об этом ужасе. Нельзя допустить, чтобы поколения, следующие за нами, не узнали о беспредельном изуверстве сталинского режима.
В 1955 году я покинул последний в моей жизни концлагерь, приехал в город Дзержинск Горьковской области, где жили моя жена и старшая дочь. Предполагал, что после того, как осмотрюсь в новой жизни, устроюсь на работу, начну работать над воспоминаниями. Все оказалось не так просто. За мной был установлен негласный надзор КГБ; людей, бывавших в нашем доме, приглашали в это учреждение, расспрашивали, чем я занимаюсь, какое у меня настроение, чем интересуюсь, не пишу ли воспоминания. Я понял, что пока нельзя заниматься воспоминаниями. Но я времени не терял, в огромных количествах поглощал труды по истории, художественную литературу, публицистику. И чем больше читал, тем больше убеждался в том, что когда дело дойдет до воспоминаний, то в них недостаточно будет ограничиться описаниями отдельных событий и личностей. Еще задолго до моего ареста в 1934 году я обратил внимание на то, что по указанию ЦК ВКП (б) начали переписывать заново целые периоды истории России. Но человеку, находившемуся много лет в заключении, трудно было представить, что процесс фальсификации истории приобрел столь глобальный и целенаправленный характер.
В 1965-м меня реабилитировали, началась многолетняя работа над воспоминаниями.