воробьи – спать укладывались.
– Ну? Только коротко, Катя, а то мне звонить сейчас должны. – Однако он сам подвинул ей стул и включил электрический чайник.
Это единство и противоречие действий и слов весьма позабавило Катю: нет, все же Никита – прежний. Даже новая «девятка» и этот серебряный пижонистый ошейник его не в состоянии изменить.
– Ты из Красноглинска, да? – Она перешла от восторженного на сугубо деловой тон.
– Угу.
– Новости какие-нибудь?
– Угу. Впрочем, как посмотреть.
– Насчет Свайкина и его соучастников?
– Угу, угу, угу.
– Прекрати, – Катя сердито стукнула кулаком по коленке. – Не ухай.
– Да-нет не говорить, красный, синий, кровавый, ужасный не называть. – Колосов внезапно оперся руками о спинку ее стула, близко наклонившись. Катя ощутила его дыхание на своем затылке.
– Никита… чайник кипит.
Он выпрямился. Выдернул шнур из розетки. Это называется – мастерски выключать ток. Этому у нее просто поучиться можно!
– Что же ты делал с самого утра в Красноглинске? – спросила Катя. – Ну, в общих чертах. Я же не об оперативных подробностях тебя спрашиваю…
– На обыски с Андреевым ездили. – Колосов невесело хмыкнул, невольно вспоминая то, чем был занят весь день.
Обыски на квартирах Свайкина и Васильченко особых улик не принесли. А посещение жилища братьев Говоровых запомнилось ему совершенно по иным, нежели выявленные по делу доказательства, причинам.
Говоровы жили в огромной коммуналке на окраине Красноглинска, где еще с тридцатых годов стояли бараки местного кирпичного завода. Таких коммуналок Колосов не видел даже в Москве, в родной Марьиной Роще, где прошло его собственное детство: огромный, разгороженный на тесные клетушки-комнаты ангар, где проживало более сорока семей. Говоровы занимали две комнаты, в которых обитали жена, теща и двое детей старшего брата Ивана. А младшему Константину места в комнатах не нашлось – он спал в кладовке-пенале, рядом с загаженным до последней возможности коммунальным сортиром.
Когда сотрудники милиции и понятые вошли в квартиру, их просто оглушил разноголосый хай (иначе и назвать-то было нельзя), доносившийся из бесчисленных каморок. Несмотря на рабочий день, народу было видимо-невидимо: жильцы никуда не торопились. Немного обалдевший от детского визга, грохота кастрюль, чада, копоти и криков разгорающейся на коммунальной кухне ссоры, следователь Андреев шепнул Колосову:
– Из такого ада вырваться – поневоле на дорогу с кистенем двинешь… Что ж тут за мрак такой?
Прямо напротив входной двери в комнате с голыми облупленными стенами, единственными предметами мебели в которой были железная кровать и колченогий стол, видимо, еще с ночи гуляла компания пропойц. Судя по пустой посуде на столе, они находились уже за гранью реального мира, а потому появление милиции на пороге восприняли как прямое оскорбление.
– Да это не к тебе, Семеныч! Не