я жест примирения. На самом деле, если уж тут порезвилась, то почему бы и не постирать?
Судя по всему, под стиркой она понимала возможность периодически запускать в ванной комнате мой допотопный стиральный агрегат и следом возникать на пороге моей «гостиной» в виде симпатичной фурии – слегка растрепанной, в простецкой маечке и минимизированном фартуке, декоративным лоскутком свисающим с пояса и совершенно не прикрывающем ее ног, ненавязчиво-атлетичное великолепие которых только подчеркивалось толстыми черными шерстяными рейтузами или, как сейчас говорят, «лосинами».
Фигуряют тут всякие в эдаком виде, а потом удивляются, почему маньяки за ними по улицам начинают бегать!
Причем возникает она каждый раз в дверном проеме не просто так, а с очередной тирадой:
– Ты ведь не очень сердишься на меня, да? В конце концов, что тут такого?
– В чем? – прикидываюсь я несмышлёнышем.
– Ну, мне показалось, что ты на меня обиделся… Вот, скажи, если бы тебе двадцать лет назад попал в руки ключ от пустой квартиры, ты ведь не упустил бы шанс привести девочку?
– Гм, – у меня неожиданно начинает першить в горле. – В наше время все было не так просто, – не признаваться же этой девчонке, что у меня в мои двадцать лет не было девушки, по крайней мере, в том смысле, в котором это принято понимать сейчас! – И все-таки, Ирина, не забывай, что я был парнем…
– Ну и что, что парнем! – перекрикивает она из ванной шум стиральной машины. – Вечно этот мужской шовинизм! Будто девушка не может получать от секса удовольствия больше, чем мужчина!
– А раз может, – совсем слабо бормочу я, – значит, по твоей логике, никакой разницы между полами быть не должно? Девушки могут вести себя также, как парни?
– О, господдя! Из вашего поколения никакие ветры застой не выветрят! – она вновь возникает на пороге комнаты, но через дверной проем я успеваю заметить, как в прихожей она на ходу вытряхнула из своей сумочки скомканную простыню – ту самую! – и бросила ее в стиральную машинку.
– Хотя бы так! А ты подумай, что скажет мне твоя мама, если узнает!
– Что моя мама? Моя мама, если хочешь знать, выскочила замуж перед третьим курсом, – она размашисто утирает со лба пот, поправляет пряди волос. – А мне скоро уже двадцать два будет!
У меня что-то просело в груди. Значит, Оля-Вера-Галя все-таки вышла за муж. Кем-то прикрыла свой грех. Мой грех! Все сходится! Мы тогда кончали второй курс, в июне я ушел в армию, а ей пришлось выйти замуж. Перед третьим курсом. Пока еще не было видно очевидных признаков. Или уже было видно?
И поэтому вот теперь, двадцать лет спустя, все мои шансы на благополучную семейную старость благополучно идут ко дну: сумбурно выстроенный моей фантазией матримониальный корабль зияет огромной пробоиной. Из доверчиво распахнутых иллюминаторов вырываются предсмертные пузыри воздуха, фистула парового свистка издает прощальный писк…
Наверное, что-то отразилось на моем лице. Во всяком случае, Ирина подскочила ко мне, схватила