криво свисающую сверху.
– Герка, сволочь! Сколько раз говорила, почини! Пьяница чертов!
Я иду за ней в большую гостиную, темную из-за задернутых штор и несвежих стен. Паня кивает мне как-то неопределенно и исчезает куда-то. Через пару минут она возвращается назад с трехлитровой банкой, полной водой. Из банки торчат мои пионы. Я все еще стою посередине комнаты, у круглого стола.
– Знаете, почему раньше столы были круглые, а теперь квадратные?
– Вычисление квадратуры круга дошло до абсурда?
– Остроумно! Это не вы придумали.
– Квадратуру круга не я, а остальное мое. Вы обязаны ссылаться. Антон Суходольский, лимитед.
– Лимитчик?
– Нет. Лимитед. Но это неважно.
– Так вот, лимитчик, раньше люди садились в круг и любили друг друга по кругу, то есть нежно и обтекаемо. И уважали так же. А теперь каждый норовит усесться во главу стола. Сейчас забыли, что главой стола признает только круг, а теперь кто первый, того и тапки. У нас круглый стол.
Я киваю, топчусь.
– Да садитесь вы! – Паня ставит банку на центр стола и ногой отодвигает мне тяжеленный стул с дырявой обивкой.
Я сажусь и удивляюсь, что такая древность не скрипит, а очень даже крепкая еще.
– Вы принесли мою записку? – вдруг спрашивает она строго и совсем так же, как ее дочь, сводит невидимые бровки над переносицей.
– Эдит ее разорвала. У меня больше нет вашего автографа.
– И правильно! Я еще нарисую. Сколько потребуется.
– А зачем?
– Чтобы помнили… И уважали. У нас круглый стол.
– Это правильно.
– А где Эдит? – Паня вдруг вспоминает, что я явился один.
– Прислала меня сюда одного в авангарде, а сама пошла в гастроном.
– За вином пошла. У нас тут из-за Герки спиртное не держат.
– Слышал.
– Тут и слышать нечего. Достаточно на него только мельком взглянуть. Может не есть днями подряд, зато, что касается выпивки… Отец его не пил, дед не пил, а этот!..
– Аристотель и Софокл?
– Что! – вдруг Паня вскакивает и хохочет, утирая слезы, которые катятся по ее полным, с красными прожилками, щекам.
Я смущаюсь, не знаю, куда деть руки. Похоже, Эдит мне наврала об именах.
– Это моя дочь вам так сказала? Она стало быть Эдит Аристотиелевна?
– Да, именно. А ваш сын… – я запинаюсь, но произношу все же: – Геродот Аристотиелевич.
– А муж, стало быть, Аристотель Софоклиевич?
– Именно.
– А я?
– А вы Прасковья. Паня, стало быть, для домашних.
– Ну, стерва!
Паня делается вдруг серьезной.
– Иваном звали моего покойного мужа, а не Аристотелем. Сын действительно Геродот. Иван его так назвал. А дочь – Эдит. Это уже моя идея. А я – Александра Семеновна. Паней меня с детства все зовут, потому что я откликалась на это имя… то есть прибегала, когда нашу кошку звали. Вот она как раз Паней была. Кошка давно умерла, а имя осталось… пожизненно. Моим стало.
Я развожу руками и вздыхаю шумно.
– Эдит