и фамилию потерпевшего в свой блокнот, а потом еще и вывел два слова – «эмигрант» и «невозвращенец». Причем, второе слово – по-русски, в латинской транскрипции. Он полюбовался записью и вдруг строго взглянул, сверху вниз, на худенького, притихшего от всех этих разговоров Саранского.
– А ваше имя? Впрочем, от вас потребуются документы, – Штайнер сказал это так строго, так сурово, что Постышев заподозрил за ним не только способности к изучению славянских языков, но и умение понимать смысл того, что слышит и видит впервые.
Андрей Евгеньевич, похоже, тоже это понял именно так, потому что сразу, излишне быстро, даже суетливо, цепляясь за подкладку одежды, извлек из кармана зеленый дипломатический паспорт и водительскую лицензионную карточку.
Полицейский с удивлением повертел в руках паспорт.
– Это что?
– Дипломатический паспорт, – надул губы Саранский, – Разве не видите?
Штайнер не торопясь переписал имя и фамилию невысокого суетливого человека в свой блокнот, потом внимательно, неторопливо рассмотрел водительскую лицензию и на всякий случай спросил:
– А страховка у вас есть?
Саранский с раздражением, прерывисто вздохнул и достал из портмоне, которое всё это время держал в руках, полис. Но Штайнер только покосился на него и даже не стал брать в руки.
– А кто в машине? – упрямо продолжал он «давить» на Саранского, пригнувшись и всматриваясь через лобовой стекло в салон.
– Моя супруга! – с обидой в голосе воскликнул Саранский.
– Я ее знаю, господин полицейский, – подтвердил Постышев, – Мы виделись несколько раз в Вене.
Вили Штайнер вернул Саранскому паспорт и лицензию и, будто что-то вспоминая, обвел глазами толпу. Он сделал круг около сидящего на асфальте Постышева и почесал ручкой бритый затылок.
Постышев и Саранский не спускали с него напряженных глаз. Они вдруг вновь, как и прежде, до венских событий, соединивших и разъединивших их, почувствовали себя союзниками. Так бывало с людьми даже во время непримиримых гражданских войн, когда противники оказывались в руках у третьего, общего для них, врага, и вдруг чувствовали между собой близкое родство противоположных полюсов. Это удивительное, трогательное и теплое ощущение! В этот момент и понимаешь, что рожден с тем другим, кого готов был только что разорвать на куски, одной матерью и одним отцом. Если бы такие мгновения продолжались подольше, и оба полюса успевали бы привыкнуть к этому необыкновенно родственному чувству, то вернуться к вражде было бы уже для них противоестественно. Но третья сила, их общий враг, как правило, взяв свое, исчезает, и – вновь оскал на злобных лицах братьев.
Так вышло и на этот раз.
Полицейский лихо вскинул к козырьку каски два пальца правой руки – безымянный и указательный и, развернувшись на каблуках своих мягких сапог, исчез в толпе, за которой оставил свой мотоцикл. В тишине взревел мощный мотор и сизый, пахнувший почему-то парфюмом, дымок пробился между ног и тел стоявших людей к все еще сидящему на дороге Постышеву.
– Во