форму, текстуру. Вскоре стало очевидно ─ это окно. Рэю оставалась непонятным чувство, что ломало грудь, разрывало внутренности: голод, жажда, усталость, или же страх, надежда, одиночество. Зверь забрался на голову; его тяжесть давила, склоняя к земле. Спустя много лет, как бы далеко он не убежал, это отродье всегда находило место в его жизни. Верный пес, слуга дьявола, что есть в каждом из людей.
Позади дома раскинулось звездное море, живое, укор мертвому морю на земле; насмешка вечности, их сияния, неприступности. Никогда ночь в городе не сравнится с ночью за его пределами: казалось, мрак имел плоть, был живым, мягким. Он дышал ветром, пел стрекотом сверчков и ночными птицами песни, понятные лишь ему одному. Как неохотно ночь расступалась перед ним. Вскоре появились первые очертания дома. В этой глуши он казался ещё более пустым, потерянным, и в то же время только здесь, меж двух морей, он мог обрести такую силу.
Мягкий свет едва выхватывал окружение: деревянное, ветхое крыльцо, наверняка сделанное из карагача, который только и мог поселиться в этой скупой местности; крохотная, приземистая табуретка стояла возле пепелища огня; рядом примостилось ведро.
Украдкой, ощущая себя воришкой, Рэй подошел к ведру. В темноте оно казалось пустым. Он поднял его и наклонил к свету: на самом дне зазвенели ракушки, перламутровые раковины и черепаший панцирь. Ночь, хоть и живая, не сумела скрыть этот звон, похожий в тишине на колокол. Вдруг в окне скользнула тень. Человек! Сердце замерло. Рэй будто сделался сухим, легким тростником; он чувствовал, что вот-вот его сдует ветер. По коже гулял холод.
"Что делать?! Что сказать? А вдруг последует выстрел?" ─ мысли метались в голове, как перепуганные птицы. Рэй знал людей. Он знал на что пойдет человек в такой глуши; сколь часто он сталкивался с недоверием, не понимал его, однако и сам никому не доверял.
Он обронил ведро. Ракушки упали на песок, панцирь покатился и скрылся в темноте. Бежать! Бежать от человека. Рэй чувствовал себя зверем, которого охотники загоняли много дней.
─ Нет, ─ понял он, ─ бежать больше нет сил.
Он принял свою участь, какой бы она не была. Дверь слегка приоткрылась. Узкая змейка света скользнула по его грязным ботинкам, по обшарпанной, пыльной одежде, по бородатому, точно у медведя, лицу. Черные, совиные глаза сжались, раненные, выжженные.
─ Кто здесь?
Женский голос. Как давно он его не слышал. Каким чуждым он казался; пластика на радиоле.
Голос повторил, взволнованнее: ─ Кто здесь? Отвечайте!
Рэй различал эти ноты, которые бы упустили многие. Изгнание, отторжение самого себя человеку, его обществу, сделало слух чутким к голосам, глаза зоркими и внимательными к лицам, губам, морщинам и рукам. Только сердце оставалось прежним: атрофированное, недоверчивое, враждебное. Обиженный ребенок, запертый в клетку из костей, скрытый вуалью плоти. Сейчас оно капризничало, то ныряло в холод, ужас, пытаясь утопиться, то беспомощно болтыхалось, пытаясь жить.
Рэй