вдруг очень мягко, почти сочувственно посмотрел на Юлию.
– Синьора, нет ничего страшнее материнского гнева. Перетти еще не лишил вас сына. Но он сделает это, если останется его единственным воспитателем.
Юлия опустила взгляд, ее губы на мгновение плотно сжались.
– Спасибо за заботу. Но о своем сыне я буду говорить только с его отцом, – стараясь, чтобы фраза прозвучала не очень резко, Юлия подняла лицо к монаху и в конце фразы почти улыбнулась.
– Постарайтесь отдохнуть днем. Я велю принести вам одеяло.
Он развернулся и направился к выходу.
– Святой отец, – окликнула его Юлия, когда он был на пороге.
Монах хотел уже стукнуть в дверь, чтобы охранник открыл засов. Но остановил движение, обернулся.
Женщина плавно опустилась на колени, склонила голову, молитвенно сложила руки.
– Благословите.
В лице монаха что-то неуловимо дрогнуло. Привычным жестом он откинул повыше широкий рукав хабита и подошел к маркизе. Чуть помедлив, протянул руку над ее головой, почти касаясь медных волос:
– Да благословит вас Всемогущий Бог – Отец, и Сын, и Дух Святой.
Едва он закончил произносить ритуальную фразу, женщина подняла к нему лицо и негромко проговорила:
– Спасибо, брат Иосиф, – и было понятно, что благодарит она не только за благословение.
– До вечера, – отрывисто проговорил он и, теперь не медля, направился вон.
Юлия вернулась на соломенный тюфяк у стены, вновь плотно закуталась в плащ и замерла, обняв руками колени. Вскоре двери ее камеры вновь открылись. Охранник принес потертое, но вполне теплое одеяло. Молча бросил его к ногам узницы и вышел. Юлия, мысленно поблагодарив брата Иосифа, завернулась в кусок грубой шерстяной ткани и через некоторое время, немного согревшись, погрузилась в сон.
***
Маркиза Ла Платьер проснулась, когда солнце уже перевалило за полдень. Она прислушалась к глухой тишине замка, попыталась дотянуться до окна, чтобы посмотреть на улицу – впрочем, безуспешно: ей просто не хватило роста – и вновь вернулась на тюфяк, устроившись в привычной уже позе. Рассматривая стену напротив, Юлия думала о том, что ее может ждать. И вспоминала. Вспоминала человека, которого всем своим существом теперь хотела уничтожить, чтобы получить шанс избавится от его власти над собой. Над своей душой, которая сейчас металась в сомнениях. Над своей памятью, которая возвращала ее назад, во времена, когда он был рядом, и ей казалось, что он любит ее. Над своим телом, которое даже сейчас, мучимое холодом и жаждой, наполнялось трепетным теплом, стоило памяти воскресить моменты, когда они были вместе. Бояться Юлия себе запретила и поэтому гнала любую мысль о том, что иезуит мог обмануть, и она просто умрет, выпив оставленный им яд; о том, что, если не удастся довести до конца задуманное, – она погибнет.
Вечером, когда со стороны реки в окно вновь потянуло холодом и сыростью, двери камеры Юлии отворились. На этот раз внутрь шагнул сбир:
– Синьора,