иди ко мне поближе. Чтоб легче было откровенничать.
Она уселась на полу, прислонившись спиной к его коленям. И ничего особенного в этом не было, но что-то особенное все же было.
– Слушал я музыку, часами слушал, как играла матушка, ее ученики, и вдруг пришла мне в голову мысль неубиенная: если, живя по разумным, но чужим нормам, я ничего не достиг, то может стоит попробовать жить пусть по куцым, но своим? Уголовный кодекс, вестимо, чтить, но всему прочему воздавать, как кесарево – кесарю. Ведь вот и улан, предок мой, бражничал, волочился, бретерствовал – но на Бородинском поле победил. А такая победа искупает все: и водку, и девочек, и игру со своей и чужими жизнями.
Как сейчас помню: 19 ноября, 19 часов – и я даю себе самую последнюю клятву.
…Тут Георгию стало немного смешно: его рассказ обретал пафос принесения присяги, но все же продолжил.
– К великому сожалению, пока что моя жизнь – это череда поражений, однако закончу я победой. Настоящей, без дураков. В деле, которое другие могут называть нелепым, безумным, даже воровским – все равно; главное, чтобы я сам считал его подлинным и важным. Итак, решил я, довольно зарабатывать на фикциях типа выборов или рекламных кампаний – это немногим лучше ста баксов за то, что в твоей машине трахается пьяная парочка. Надо искать дело. Свое Бородинское поле. И не поверишь, но ровно через час позвонил Толоконин и предложил вести его кампанию. Я ответил, что поведу. Бесплатно. А потом, когда он станет губернатором, возглавлю реальный проект. И через три дня приехал в Недогонеж.
Машка встала, отошла на пару шагов, очень серьезно вгляделась… И поверила в его страшную клятву. Но на всякий случай переспросила:
– Победа или смерть?
– Точно так.
– Отступать некуда, позади «Недогонежпроект»?
– Да.
– И производство навоза? Как вызов общественному мнению?
– Не навоза, а органических удобрений. Повышающих урожайность вдвое. Даже в горючих аравийских песках.
…Она кинулась к нему, успев в броске сбросить светлый невесомый халат. Повалила на спину, уперлась в его сдавшиеся в плен руки и защекотала лицо и шею набухшими темно-кремовыми сосками.
– Теперь послушайте меня. Нет, нет, не пытайтесь поймать ртом грудь. Во-первых, не поймаете, а если даже поймаете, все равно не замолчу. Да вы не стесняйтесь, возбуждайтесь! Так лучше запомните то, что я сейчас скажу. Мне плевать и на малую мою родину, и на большую. Есть крепость, раньше в ней прятались двое – Мунька и я. И могила моей матери. Теперь в крепости появились вы. Учтите, пожалуйста, что насовсем. И, чтобы она стояла целехонькая, чтобы жилось нам в ней и поживалось, я готова уничтожить вокруг что угодно и сколько угодно. Крепость, а в ней – мы трое, и даст Бог, наши будущие дети: вот моя мораль, моя победа.
– А как же Норвегия? – хрипел Бруткевич.
– Разграбим и сотрем с лица земли. Если понадобится. А не понадобится…