все люди кажутся отвратительно больны,
И, может быть, когда-нибудь мы будем все вольны.
Вы думали когда-нибудь пощупать одиночество?
И рассмотреть его, как давнее пророчество?
Вы знаете, у одиночества солёные глаза
И голубые щёки, бегущая слеза.
А боль, обратившись в листья, дышит небом,
И порой она бывает истинным для тебя светом.
Это ничего, ведь ты знаешь мягкость волос-рек,
Обнявшись с болью, тебя не покоробит напоследок «нет».
А есть смерть, которая горька на вкус.
Она вскрывает клетку рёбер, оставляя свой укус.
У смерти кожа тёмного болота,
А лёгкие заполнены горящим кислородом.
А ложь имеет томную фигуру и красивые глаза,
Из серебра снежинок выткана её душа.
У лжи зашиты губы красной нитью —
Не улыбнётся больше барышня с той прытью.
Ложь, боль, одиночество и смерть.
За что всё это нам, ответь?
Мы погружаемся во тьму, они кричат за правоту —
Но только глубже в пустоту.
И где-то там смеётся жизнь,
Сумев, конечно, голову прогрызть.
Пустота
Пустота, как сломленная птица, смотрит на меня своими безумно грустным глазами,
Ломая, словно спички, мои кости под тяжестью душевных мук.
Она росла во мне как будто бы веками,
Когда рвалась со скрежетом надежда познать звучание молодости вслух.
Она сидела в клетке рёбер каждый раз, когда я лицезрел проекцию своей же доброты,
Представленную лишь портретом злости в оттенках отречения.
И, сидя с ней в клетке мыслей, с шатким обличьем наготы,
Со звучанием эха и терпкости приятный тьмы достигали единения.
Она была весомой тенью, съедающей мой мёртвый силуэт,
Играла разумом, не уступая горечи реальности кривой.
Я сразу ощущал пониклый запах сигарет
И дикое принятие того, что ничего не расцветёт весной.
И познавая себя, сидя в квадрате комнаты скитальцем, я приходил в немое изумление,
А пустота шептала: «Ты только посмотри:
В рождении и смерти у всех людей присутствует смирение —
Вы все с глубокой пропастью внутри».
Если я мёртв…
Если я мёртв, то развей меня прахом над Волгой —
Я буду думать о метафизике1 мира и ощущать покинутость долго.
Заставь мои кости лететь, отражаясь метафорами об одиночество моря —
Они оплетут пониклый силуэт, находящий пагубное мироустройство и компанию горя.
Если я мёртв, то включи на моих похоронах Шопена, прочти весёлый стих, что я писал к тебе,
А потом уйди, оставив за собой сомненья, и равнодушие толпы ты уничтожь, как и в себе.
Если я мёртв, то я рад оставаться невысказанными словами, фразами, поступками,
Не опираясь на хроническое одиночество с уступками.
Я останусь отзвуком в твоём голосе, шрамом недосказанности на губах,
Запомню,