та набережная называется Потешной[1].
Более трёх столетий назад на этом месте стояла игрушечная крепость Пресбург.
Крепость была сделана как самая настоящая крепость. Только размером она была маленькая, и всё в ней было маленькое: неглубокие рвы, некрутые валы, невысокие стены. Над крепостью реял маленький флаг. В этой крепости молодые солдаты, пятнадцати – девятнадцати лет, вели друг с другом ненастоящую войну.
В крепости, возле небольших башен, у подъёмного моста, стояли пушечки, которые стреляли порохом и бумажными снарядами. Густой дым поднимался вверх, к флагу, который защитники ни за что не хотели спускать. Потом начался штурм, и осаждавшие, вооружённые деревянными пиками, бросились на стены и после ожесточённого боя ворвались в крепость.
Их вёл рослый юноша в узком зелёном кафтане. Он был обут в высокие, выше колен, сапоги. В руках у него была игрушечная шпага. Свою треугольную шляпу он потерял в пылу боя. Его длинные тёмные волосы развевались по ветру. «За мной, молодцы!» – кричал он, прыгая на вал, за которым стояли защитники крепости.
Наконец крепость была взята. Победители и побеждённые выстроились на площади и прошли маршем мимо командующего – долговязого человека в затейливой шляпе с пером. Били барабаны, трубили трубы. Солдаты пиками салютовали командующему. После парада он обнял юношу, который вёл солдат на штурм, и сказал:
– Поздравляю, Пётр Михайлов, крепость лихо взяли!
Село на берегу Яузы, в котором происходила эта война, называется теперь Преображенским Валом города Москвы. А тогда это было царское село Преображенское. Москва виднелась вдалеке, километрах в четырёх. Это был деревянный город с крутыми крышами, со множеством белых стен, башен, садов. Над Москвой поднимался высокий Кремль, и ветер доносил оттуда перезвон колоколов. А в Преображенском пели петухи, гудели на Яузе водяные мельницы. Ветер шумел густой листвой в яблонях, над пасекой, над огородами, скотным и соколиным дворами, над затейливой узорной крышей деревянного царского дворца.
Утро в Преображенском начиналось с трубного сигнала и барабанной дроби. По улицам, поднимая высокие столбы пыли, маршировали солдаты в зелёных мундирах, с белыми и красными портупеями[2].
Проходя мимо Капитанского дворца, который стоял отдельно, неподалёку от царского, они поднимали вверх пики и ружья. На крыльцо выходил генерал в шляпе с пером.
Среди сержантов в строю стоял и Пётр Михайлов, в треугольной шляпе, с саблей наголо. Затем начинался развод караулов.
Как-то утром на извилистой дороге заклубилась пыль. Из Москвы ехал длинный поезд – рысью скакали всадники в ярких кафтанах, жёлтых и красных, шитых золотом.
В центре группы всадников, тяжело переваливаясь, ехала по ухабам огромная золочёная карета. Карета была вся расцвечена узорами в виде листьев, на крыше сверкали четыре золотых шара, из них торчали метёлки разноцветных перьев. Три пары откормленных коней везли эту блистающую карету. На передней лошади сидел всадник и непрерывно свистел.
Уже издали было слышно, что едет не какой-нибудь простой человек, а важный боярин.
На заставе возле Преображенского карету неожиданно остановили. Два солдата, скрестив пики перед всадниками, спросили, кто, куда едет и пропуск.
– Ума рехнулись! – закричал один из всадников. – Не видите, что ли? Едет знатный боярин Троекуров к государыне царице Наталье Кирилловне! Какой ещё вам пропуск?
– Браниться не велено, – ответил караульный, – а без пропуска не пустим.
На шум перебранки подошёл «капитан» – загорелый мальчишка лет шестнадцати, в треуголке, лихо надетой набекрень.
В эту минуту дверца кареты приоткрылась, и показалась огромная боярская борода. Белая рука, унизанная кольцами, неторопливо её поглаживала.
– Без пропуска нельзя, – упрямо сказал капитан. – Таков генеральский указ.
– Федька, – прогудел боярин густым басом, – побойся ты Бога, родного отца не узнал! Погоди, уж я до тебя доберусь! Я те покажу с конюховыми детьми в игрушки играть!
Молодой капитан, однако, не смутился.
– Ничего не знаю, – сказал он. – Отец ли, чужой ли человек, а только для проезда на полковой двор надобен пропуск, по-другому называется пароль. А кто того пароля не знает, велено тащить в съезжую избу[3], и пущай господин генерал сам разберётся. А мы караул, у нас указ есть.
– Меня, боярина Троекурова, в съезжую избу? Видать, у тебя, парень, в голове шумит. Не поеду!
Капитан нахмурился:
– Как знаете, а только пустить не могу.
– Отца-то родного! Срам! Навеки срам перед людьми!
– Ежели кто будет шуметь или браниться, – сказал капитан, – то указано бить в барабан и всё войско поднимать к ружью.
Боярин зажал бороду в кулак и минуты две разглядывал своего сына.
– Новомодные обычаи: кафтан до колен, рукава