всеобщей как бы паралитической немоты кого-нибудь увлечёт к искреннему негодованию, то надо бы поостеречься в поддержке столь благородного чувства, пусть бы его выразил даже не какой-то отдельный человек, а целая массовая организация. Ибо тут перед нами часть нашего бытия, которая осталась вне воздействия законами. И не потому, что они сработаны не так как нужно. – Обессиленным предстаёт публичное право.
Перед нами тот причудливый образец «уступки», на которую публичное право вынуждено идти перед лицом права естественного. К цензуре и к запрету цензуры у них, оказывается, есть общий «интерес».
Пример с умолчанием о деятельности и функциях пресс-центров можно в принципе рассматривать не более как заурядное явление в том смысле, что запрету здесь подвержен «запрет цензуры», и это не может не идти вразрез применению государственного права. Теперь цензура, уже по форме как элементарное массовое недеяние, прямо исходит от СМИ и от потребителей. – Частью в том проявляется усталость людей от ненужных им чужих мнений; или близкое к тому понимание, что и без таких мнений, без этой оставляемой как бы «взаперти» в учреждениях информации в обществе имеется её переизбыток; не исключено также и сочувствие хозяевам пресс-центров ввиду необходимости для них отгребания в сторону или оставления у себя сведений, возможно, и в самом деле мало что значащих для общественности и даже чреватых для восприятия «на стороне»; что-то, возможно, учитывается ещё, притом всякий раз – неотчётливо, без какого-то вселенского спора или апеллирования к согласию. Надо лишь видеть во всём этом добровольное, непроизвольное, никем практически не осознаваемое выражение воли. Итогом становится столь же неосознаваемый «договор» на умолчание, причём по известной причине конкретной вины здесь ничьей нет… – Разумеется, с помощью законов провозглашать запрет в таком виде и в таком отличии правовой предметности от признаваемого стандарта значило бы компрометировать публичное право. И как раз в этом месте, словно в эстафете, на свою дистанцию выходит право естественное. А с ним уже проще: не надо заниматься формулированием специальных терминов, обозначать масштабы нормированного воздействия, сроки или периоды применения и т. д.
Как будто по какой-то закономерности само общество (с одобрения, в частности, СМИ – c тех пор как они стали фактором повседневной жизни) увлечено некоей таинственной и неудержимой любовью к цензуре.102
Которую, цензуру, как уже говорилось, оно понимает гораздо шире, чем написано в законе о СМИ и в конституции. И раз такая любовь налицо и о ней, возможно, во всей России (а то и – в мире!) пока ещё никто не прознал, то не была ли бы оправданной хотя бы и робкая попытка в ней объясниться?
Свобода слова и плюрализм каждому не могут не показаться худосочными, блеклыми отражениями наших восторженных о них представлений, если только попробовать «опереться» на них в точности таким же образом, как это может быть допущено нашим здорово одемокраченным (условно