облечено в довольно простую и достаточно полную формулу правовой нормативности, но принять её и уразуметь, что в ней конкретно принадлежит каждому, для многих не так то легко.
Находят её нередко слишком приглаженной и даже – небрежной: дескать, она допускает положение, когда на обществе можно употребить рядом или вкупе слова произвольного порядка, вплоть до матерщины. Что нередко и наблюдается – как результат именно таких истолкований.
И если нам дают понять, что мы тут ещё как бы не доросли до цивилизации, то не лишне попробовать узнать, о чём должна идти речь.
Не закрепив свободу слова как заповедь через отображение в поясняющем правовом акте прямого действия, мы на самом деле не приняли её в постоянное «хозяйственное» «владение» как нашу совместную, государственную «собственность». Её поэтому нельзя считать величиною и ценностью публичного права; или, если считать, то – не иначе как условно: – произошло всего лишь её более широкое осмысление, «восприятие» – после того как по отношению к процессу проявления свободы слова, как неотчуждаемой от нас потребности рассуждать независимо, свободно (свобода суждений), по разным причинам предпринимались некие насильные массированные действия. Фактически это есть возвращение в право естественное, существующее издавна, где свобода слова оставалась как бы не обозначенной в её семантике или обозначенной нечётко; теперь же, будучи достаточно осознаваема, она приобрела и связанный с этим «индивидуальный» или «родовой» (условный «правовой») «знак», что равно ее размещению в правовом пространстве.
И здесь – главное. – В обществе так обычно происходит со многим естественным.
Мы слышим, видим, дышим, обоняем, испытываем разные чувства и т. д., и всё это для нас жизненно важные потребности, недосягаемые для непрерывного всевременного управления чьей-то посторонней волей; от нашего рождения, коль оно состоялось в гражданском демократическом обществе или куда мы «помещены» обстоятельствами, им надлежит быть только свободными, раз и навсегда; – уже только временное или частичное их умаление оборачивается дискомфортом и потерей проявляемости наших жизненных сил. Ничего кроме, только в ещё большей мере, не могло бы дать и обуздание таких потребностей законом, публичным правом.
И свобода слова является подобной, никому и ничем «не обязанной» сущностью; с той лишь разницей, что если слух, зрение, дыхание и проч. у нас как бы непроизвольно отстранены от сознания и это не замечается, то, наоборот, она всякий раз может быть с очевидностью воспринятой не в «одиночестве», а – через посредство свободы мысли, – там «вызревая» и оттуда заимствуя свой смысловой «наряд». – Притом надо ещё иметь в виду, что свобода слова нисколько не равняется высказанности, то есть – воплощаемости в слове; – в ней – лишь потенциальность этого важного действия.
Данная характерная особенность её нечёткой формы и содержательности, веками представлявшая головоломку для философии, не объяснена и сегодня