вновь в своей кровати.
Нам привычно думать, что мы наблюдаем их как эпизодические объекты в нашем мире, а меж тем мы, с самого невнятного нашего зарождения как вида, существуем в их вольере для первобытно мыслящих, и свободны не более зверей африканских национальных парков.
Я долго ещё был погружён в звёзды… мне всегда казалось, что я там нечто вижу и нечто слышу. Неужели моё зрение и слух так никогда и не прорежутся?
А нет ли возможности уже нашим сознанием существовать в пространстве кишащих вокруг сверхразвитых цивилизаций? Тогда мы вышли бы на общецивилизационный, залитый светом высших сознаний проспект, пусть даже в качестве аборигенов, и стали бы свободны… от самих себя.
День третий
Открыл глаза в рассвет. Кожа пришла в себя и я вскочил, готовый к исполнению обязанностей ненормального, затеявшего этот переход.
Гюрза всё-таки подпустила в меня какого-то яда… я стал ещё веселее. Что ж, этот запас весёлости пригодится, когда не станет воды.
Иду, чуть не бегу. Вперёд, вперёд. Как хорошо, пусть суррогатный, но смысл – вперёд, вперёд. Материала на костёрчик нет, но я надеялся содрать с облысевшей пустыни хоть клок. Содрал.
Солнце выскочило вверх. Волны ещё прохладных песков дышат океанским покоем. Солнце разжигалось. Неужели я когда-нибудь перестану идти? Почему перестану? Каждый день буду вставать и идти.
Пошло жарение всего… Песок так слепил, что я несколько раз сваливался с барханов, не видя опоры под ногами, но летел и плыл в песке с удовольствием, не раздражаясь необходимостью приведения себя в исходное положение.
Сегодня у солнца ядовито-лазерная пронзительность. Иссжжение столь серьёзно, что кожа разваливается на лохмотья. Из рюкзака на песок летят колбаса, спички, хлеб, бутылки. Достаю со дна вторую рубашку и простыню.
Иду с перекрытыми простынёй сознанием и зрением. Из под простыни всюду однообразный, выжженный рельеф.
Пески будто горят. Барханы волна за волной досылают и досылают пыхи жара. Солнце опустилось над простынёй, чтобы сквозь неё изъязвлять меня. И, действительно, на коже появились участки с сукровицей, напоминающие язвы.
Весело-радостно кричала кипящая вода на костерке… Высунув руку из под простыни, готовлю чай. Втаскиваю под простыню. Какая ослепительность существования! Чего стоит каждый такой глоток!
Но и под простынёй солнце и песок отжигают меня, но за бортом простыни светоизвержение. Не верится, что встану и пойду. Встал и пошёл.
Моя белая простыня вдруг наполняется горящим ветром, и лицо ожигает. Ветер поднимает с вершин барханов песок и, крутя, тащит сколько есть сил. Раскалённые песчинки, будто угольки из костра, влетают под брюки и вжигаются в кожу. Летящий песок рассверкался в адском солнце и, впиваясь, жалит уже лицо и шею.
Простыня расхлопалась от ветра и может вырваться из рук и улететь навсегда. Ветер стал бегать в разные стороны и простыня как парус