же ты тогда смеялся надо мной, когда я говорил о поэзии и самоубийстве?
– Смеялся. Но ты неправильно меня понял. Разве можно придавать такое значение стихам? Я…
– Выходит, нельзя? – переспросил Мухиттин.
Омер открыл краник самовара.
– Выходит, так! Во всяком случае, по моему мнению…
– Хорошо. Тогда интересно узнать, чем же ты намерен заняться? – спросил Мухиттин и снова начал барабанить пальцами по подлокотнику.
– Я поеду в Сивас, буду зарабатывать деньги! – Омер почти кричал. – Деньги! И с этими деньгами я добьюсь всего! Все будет моим!.. – Он вдруг замолчал, словно испугался сам себя. – Вот вы на меня смотрите с насмешкой. Думаете, я чересчур разгорячился? Или… Впрочем, да, я разгорячился.
Омер поставил чашку с чаем на трехногий столик, так и не донеся ее до губ, и сделал несколько резких движений рукой, точно помогая себе таким образом подобрать нужные слова. Заметив это, улыбнулся:
– Что-то нервный я стал в последнее время – потому что боюсь, что меня здесь засосет в трясину сонной, тихой семейной жизни. Ты, Рефик, не принимай это, пожалуйста, на свой счет. Но я не хочу, ничего не сделав, обрядиться в тапочки и утонуть в заурядности! – Сказав это, он краем глаза взглянул на ноги Рефика и облегченно вздохнул, увидев, что тот в ботинках. – А я хочу очень многое сделать! Я хочу жить богатой и полной жизнью. Жить богатой жизнью – и стать в буквальном смысле богатым, чтобы все в этой жизни было моим! – И он забормотал, словно повторяя затверженное наизусть: – Женщины, деньги, всеобщее восхищение…
Вспомнив про чай, взял чашку и вернулся на свое место.
– Хорошо, но почему же ты так принижаешь поэзию?
– Потому что поэзия – занятие для безропотных. Что ты сокрушишь стихами, чем с их помощью овладеешь? Будешь терпеливо ждать… Ха! Старая сказка. Жди – и дождешься! Я теперь в это не верю. Не верь тем, кто говорит, что нужно быть терпеливым! Что до меня, то я верю только в себя самого.
– Это все идеи не новые… – протянул Мухиттин.
– Да, ты, наверное, вычитал их в книгах. Я, может быть, и не прочел так много, как ты, но я это знаю. Если бы я, как ты, прочитал бы об этом в какой-нибудь книге, тоже сказал бы: идеи, мол. Но для меня это не идеи, а жизнь. Это для меня – все.
– Кажется, я тебя понял. Но не согласен с тобой. Кто знает, куда заведет тебя твое необузданное честолюбие…
– Об этом я не думал. Но хочу жить так, как сказал. Рефик, почему мы пьем этот чай, когда могли бы пить вино?
– Да, нервным ты стал и беспокойным, еще хуже меня, – проговорил Мухиттин. – Но эта одержимость тебя рано или поздно изнурит и погубит.
– Если хочешь, я принесу ликер, – сказал Рефик.
– Нет, не надо. Погубит, говоришь? – Омер встал и начал медленно расхаживать по комнате.
– Да, – сказал Мухиттин, взглянул на расхаживающего Омера и прибавил: – Хотя не знаю.
Весь вид Омера, казалось, говорил: «Посмотрите, какой я красивый и умный! Такого разве может что-нибудь погубить?»
Наступило молчание. Мухиттин встал и налил себе еще чая. Омер стал расспрашивать