подошвы сандалий о коврик у порога и вошел. В комнате было темно и душно. Пахло старым деревом и гарью. Неужели Такалам разжигал камин в такую жару? Если подумать, в его топке каждое утро лежал ворох золы, хотя служанка приходила убираться ежедневно.
Доска для го отыскалась под кроватью. Старинный, тяжелый гобан выглядел как столик на коротких ножках и был целиком вырезан из бука. Нико провел по нему ладонью, чувствуя под пальцами царапины, избороздившие лаковое покрытие. Грубые, заметные царапины. Для Такалама, боготворившего го, такое отношение к доске выглядело странно. Где он так ее повредил? Обычно они с Нико играли на другом гобане, а на этом Такалам упражнялся дома, в одиночестве. Юноша проследил узор царапин кончиками пальцев и, задыхаясь от волнения, поднял доску к свету. Лаковый глянец на крышке гобана перечеркивали секретные знаки Такалама. Нико тут же опустил его и торопливо открутил одну из ножек. Внутри обнаружился плотный свиток из тонко выделанной кожи, а в нем письмо учителя, состоявшее целиком из тайнописи:
Я рад, что ты нашел послание, хотя меня печалит причина этого действа. Должно быть, я уже мертв, а ты пришел сыграть со мной в го и, конечно, заметил царапины. Я хочу рассказать тебе кое-что очень важное, но боюсь твоего недоверия. Боюсь настолько, что это сводит меня с ума. Ибо ты можешь посчитать мои слова выдумкой полоумного старика, а мне пока нечем их подкрепить. Потому я не раскрою всего здесь и сейчас, но попрошу у тебя внимания.
Долгие годы я изучал черное солнце и людей с Целью. Великое чудо, что здесь, в Соаху, к нам относятся не слишком предвзято. Еще большее чудо, что отец твой принял мое проклятие как дар. Я был счастлив служить ему и воспитывать тебя.
Однажды ты спросил, почему я так люблю детей. Этих «крикливых созданий с глупым взглядом, сопливым носом и вечной грязью у рта». Я промолчал, ибо всякому ответу свое время. Теперь я отвечу, взяв за пример опыты северного садовника, давным-давно приютившего меня.
– Зачем ты это делаешь? – спросил я, увидев, как он срезает верхушки молодых яблонь, похожих на прутики, и приматывает к ним новые веточки, прежде расщепив и вставив их друг в друга.
– Это дикушка, – ответил мне старик. – Плоды у нее мелкие, а горечь от них такая, что, того гляди, язык себе выкрутишь. Зато здесь хорошие корни. – Он похлопал по земле рядом со стволиком. – Крепкие корни. Холода и засуха им не страшны. А вот это, – он указал на деревце в кадке, от которого отделял веточки для примотки, – я раздобыл на южной окраине материка. У нас такие не растут. Яблоки сочные, сладкие. С твой кулак будут. Да только земля у нас мерзлая, а они к теплу привыкшие. Вот чтобы не погибли, я и прививаю их на дикушки. Когда древесина срастется, сила корней поднимется по стволу, и почки в рост пойдут. Корни-то северные, а плоды южные будут.
Позже он показал мне, как пытался привить ветки к зрелому дереву. Многие не срослись, а если и срастались, большая часть яблони все равно продолжала плодоносить терпкими бусинками.
Теперь