из кармана кусок хлеба, отщипывал от него небольшой мякиш, высоко подбрасывал его в воздух и ловил ртом. Потом смеялся, лохматил мне волосы, вручал оставшийся хлеб и шел по своим делам, а я, конечно, за ним, заедая хлебом смех и восхищение.
– А теперь ты, брат, покажи нам, на что способен, – подзадоривал меня дядька Андрей, подмигивая товарищам.
– Ничего я не могу, маленький еще, – сопел я обиженно.
– А кто вчера пел, а? Батька, что ли? Или ты, постреленок?
Дядька Андрей хватал меня за подмышки и ставил на табуретку:
– Ну, давай, малец, пой!
И я затягивал гимн Советского Союза, который постоянно слышал по радио, но смысл, в силу малолетства, от меня ускользал. Более того, мне все время в одном месте вместо пафосных строчек, слышалось какое-то «яйцо». Так и шел в моем «репертуаре» гимн под гордым названием «Песня про яйцо». Солдатики рассыпались в аплодисментах и угощали чем-нибудь вкусным. А «вкусное» для меня тогда было всё!
Помню, как приехала из Рязани к нам бабушка по материнской линии, и оказались мы под ее нежным и любящим присмотром. Сразу стало тише, спокойнее, кончилась суетливая беспризорность. Помню, как она быстро расправилась со своей болью, а может, просто запрятала эту боль подальше, чтобы не мешала, не отвлекала от забот, которых было через край с двумя малолетними детьми.
А уж ее фасолевый суп мы с сестрой вовек не забудем! Или как мы, например, ходили на дальние поля, которые тянулись далеко за Богородское, чтобы посадить морковь. И как я начинал потихоньку ныть, потому как был уверен, что кочки-ямы-комары хотят меня бедного погубить, и как бабушка без лишних разговоров закидывала меня на закорки и несла дальше. А я, мерно покачиваясь в такт ее шагам, засыпал.
Однажды отец принес продуктовый паек, мы с сестрой чуть ли не целиком залезли в его вещмешок. На дне, как сокровище, поблескивала банка масла и лежали мягкие, свежие две сайки белого хлеба – небольшие овальные булочки. Мы смотрим, а вытащить не можем, к такому богатству и прикоснуться было страшно. Бабушка первая не выдержала:
– Эх вы, голодные пострелята! Вот вам нож, сделайте себе по бутебродику.
Не помню, как сестра справилась с этим коварным заданием, но я долго не возился. Разрезал надвое сайку, щедрой, голодной рукой намазал такой толстый слой масла, что аж сам испугался. Но за мной никто не следил, поэтому бояться сразу перестал, быстро зачерпнул еще кусок масла и отправил себе в рот, а затем уже и весь гигантский бутерброд. Пожалуй, так плохо мне не было никогда. Думал, что у меня, как у лисы, масло на животе выступит. Долго еще проверял – выступило или нет. Я потом это масло видеть не мог лет до семнадцати.
Жизнь бежала, спотыкалась, но продолжала катиться – голодно, в постоянной нехватке самых нужных вещей, продуктов, но, странное дело, бежала она весело и задорно.
Однажды бабушка решила увезти нас с сестрой к себе на все разморённое рязанское лето. Был я тогда молодым человеком – четырех лет от роду, любознательным и упрямым. А бабушка Таня – женщина набожная,