добрался до Флориды и нашел там работу садовника. Услыхав про это, мама смачно сплюнула:
– Садовник! Этот лживый сукин сын ни шиша не смыслит в садоводстве.
Мы обе пытались представить его с лопатой и граблями рядом с кустами роз. Невозможно! Зато он мог кому угодно навешать лапши на уши.
Когда через три месяца после бегства в Штаты он наконец прислал нам немного денег, мама буквально лишилась дара речи. Я не сразу сообразила, что нанесло ей такой удар под дых. Деньги были отправлены не с какого-то роскошного флоридского курорта, типа Майами, Орландо или Палм-Бич, а из городка Бока-Ратон.[3] Это маму убило.
– Он ушел отсюда, чтоб угодить в Крысью пасть? – спрашивала она.
Глава 6
Следующий учебный год с нами провел учитель из Мехико по имени Хосе Роса. В нашей школе он проходил педагогическую практику. Мы старались не привязываться к заезжим чужакам, которые у нас не задерживались, но это не всегда получалось.
Хосе Роса был красивым двадцатитрехлетним парнем, заброшенным в наш женский мир.
Паула, Эстефания, Мария и я наблюдали за тем, как наши мамы обмирают по молодому учителю. Каждое утро они посылали ему с нами гостинцы или просто топтались у школы.
Именно тогда Паула, Мария, Эстефания и я впервые отказались себя уродовать и маскироваться под мальчиков. Мы хотели, чтобы глаза Хосе Росы видели в нас девушек.
Единственной, кто перед ним устоял, была Эстефания. Она первая углядела его на тропке, которая вела к нашей конурке-школе, ютившейся под засыхающим апельсиновым деревом, и сразу же принялась подтрунивать над его «столичной походочкой, столичной рубашечкой, столичной стрижечкой», а потом и над его «столичными словечками».
– Кому обломится столичный поцелуйчик? До кого снизойдет небоскреб? – спрашивала она.
Из нас четверых только Эстефания бывала в Мехико. И не один раз. Ее мама тяжело болела и раз в несколько месяцев ездила с дочкой на прием к доктору. Она чудом не умерла. Мы все очень беспокоились, потому что Эстефании тогда едва исполнилось девять. Ее отец находился в Соединенных Штатах: ловил рыбу где-то у берегов Аляски. Эстефания говорила, что ее мама, как ни старается пополнеть, изо дня в день только худеет. Из ярко-коричневой она стала серебристо-серой.
А правда была такова. Отец Эстефании привез домой не запах и вкус аляскинского королевского лосося, радужной форели или арктического гольца, не чемодан сосновых иголок, не фотографии мишек-гризли, не орлиное перо. Он привез вирус СПИДа, который и подарил жене, как розу или коробку конфет.
В Чильпансинго рядом с дверью бара, превращенной пулями в частое решето, через круглые дырки которого хорошо просматривалась темная стойка, располагался вход в клинику, где за двадцать песо делали анализы на СПИД. Мужчины мотались туда-сюда через границу, и женщины шли чередой мимо бара сдавать кровь. Некоторые не хотели знать. Эти молились.
Когда у мамы Эстефании обнаружили СПИД, муж от нее ушел. Отхлестал ее по щекам,