– просила я неизвестно кого.
Я попыталась открыть еще раз глаза. В этот же момент я услышала удаляющиеся шаги.
И снова белый свет, ослепительно белый. Он просто резал мое зрение, которое только что было в полной темноте. Я сделала еще попытку посмотреть, где же я нахожусь. А потом еще одну. Примерно с седьмого раза мои глаза привыкли к освещению, хотя из них катились слезы от всей этой белизны, но я, наконец, увидела комнату. Оказалось, что я лежу в больничной палате.
– Видите, она очнулась.
В дверях палаты я увидела доктора и медсестру.
Доктор подошел ко мне, посмотрел мне прямо в глаза оценивающим взглядом и спросил:
– Как Вы себя чувствуете?
Не знаю почему, но у меня не было сил что-то ему ответить. Я открыла рот, пытаясь что-то сказать, но все мои попытки оказались тщетными.
– Так, не волнуйтесь. Сейчас посмотрим ваше состояние.
Медсестра на что-то нажала возле окна.
На стене, прямо напротив меня, появился экран с какими-то данными. Из всего я разобрала только график своего пульса. Остальное было совершенно непонятно.
– Ну что я могу сказать… Стабильно все. Отдыхайте.
Доктор мне улыбнулся. Затем подошел к медсестре, сказав ей очень тихо (но я все равно услышала):
– Дайте обезболивающего и снотворного.
«И пить…» – мысленно сказала им я.
Пить мне не дали. После ухода доктора медсестра запустила робота, походившего на лакированного белого человека с черными стеклами вместо глаз, и он ввел мне в вены нужные вещества.
Сколько я проспала – не знаю. Когда очнулась, был вечер – в палате горел свет, а в окне виднелись яркие огни ночного Турписа.
Пить мне не хотелось. Но чувствовала я себя просто ужасно.
– Верона…
Я увидела папу. Он сидел возле моей больничной кровати. Его лицо было изможденным и замученным. Волосы, которые всегда были идеально уложены, сейчас торчали из стороны в сторону. На подбородке виднелась довольно приличная щетина.
– Пап…
– Да?
– Мне больно.
Папа тяжело вздохнул. Он взял меня за руку и стал ее гладить.
– Мне тоже больно, Верона. Жаль, что так получилось.
Он заплакал.
– Что получилось? – осиплым голосом спросила я его.
– Ты не помнишь аварию? – вопросом ответил он, смахивая слезы рукой с лица.
– Нет…
– Мой аэромобиль потерял управление и врезался на перекрестке в другие машины. Воздушная подушка не дала ему полететь вниз, но он перевернулся, а ты… Ты не была пристегнута. Ты упала с высоты двухсотого этажа и долетела до Первого уровня. Если бы ты ударилась об асфальт Первого уровня, то умерла бы мгновенно. Но ты попала прямо в салон другого аэромобиля. Твое падение помяло ему крышу. Точнее, от крыши там мало что осталось.
Я была в шоке. На ум сразу пришли мысли, что боль в моем теле – это последствия ужасного падения.
– Я жива, – улыбнулась я папе и заплакала, – после такого – я осталась жива. Это чудо. Ты рад?
Папа посмотрел на меня с каким-то