период, когда Иосиф вспоминал своего бывшего друга без ненависти. Очень короткий, правда, период…
Когда в зал ввалился подвыпивший сын Каифы и, буркнув что-то нечленораздельное, мало походившее на приветствие, плюхнулся в кресло своего отца, – в кресло первосвященника иудейского!, – Михаэль почувствовал себя униженным. Бедным просителем! Он вдруг ясно увидел пропасть, разделяющую их, и ощутил себя сбежавшим из клетки немытым, воняющим нищетой диким зверем, надевшим на себя маску человека, которого, конечно же, скоро разоблачат, изловят и с позором вернут обратно – за решетку, где его ожидают родимое корыто и прошлогодняя солома, на которой грязным животным полагается спать. Не спать – жить!!
– И ведь этого сопляка знает уже весь Ершалаим, – кипело в нем выпитое вино, – а я здесь – никто, дерьмо собачье. Пустое место, как в шутку обозвал себя его отец. Так вот, это было сказано про меня! Через пару дней мы возвратимся домой, в свое родное стойло, а этот холеный прыщ через несколько лет станет первосвященником, которого начнут звать к себе в гости цари. Даже римский император станет оказывать ему знаки внимания! Поди, подарит ему еще одну шикарную карету, чтобы все вокруг сдохли от зависти.
Михаэлю захотелось исчезнуть. Не выйти подышать воздухом, потому как никакого воздуха в этом городе для него нет и быть не может, а убежать отсюда куда подальше. И немедленно! Чтобы никого не видеть и чтобы его никто не видел. Не смотрел бы на него так, как поглядывал на него сквозь дорогой хрустальный бокал этот одетый в парчу и золото безмозглый ублюдок.
– И ведь это ничтожество все будут уважать! Кланяться ему будут, говорить, какой он умный и распрекрасный! Что весь Израиль с надеждой смотрит на него. А я?!… Назавтра этот гад даже не вспомнит, что видел меня. Да что б ты сдох, червяк! Раздавить бы тебя!…
И кулаки его сжались. В висках горячо застучало и Михаэль испугался, что из его глаз сейчас брызнет кровь. И еще он испугался того, что только что про себя узнал. Что, оказывается, он готов убить человека по-настоящему. Что действительно может это сделать! И неважно, что этого холеного идиота он видит впервые. Он не просто может, он хочет его убить! Михаэль даже взмок, испугавшись своего желания всадить в горло человеку, не сказавшего ему пока что ни слова, хрустальный бокал! Того, что он еле сдерживается, чтобы не прыгнуть через стол, вырвав в полете из его вялой руки бокал, и одним движением…
Неизвестно, что бы в итоге произошло, если бы Михаэль не увидел стоявшего за спиной сына Каифы невысокого, но, судя по безжалостным глазам, достаточно надежного телохранителя – мальчишки-китайчонка, который тенью просочился в зал вместе со своим хозяином и спрятался за колонной, завидев среди гостей Константина, – похоже, единственного на свете человека, которого боялся.
– А что думаешь ты, Михаэль?, —
раздался вдруг посреди отвратительно зазвеневшего марева теплый и на удивление трезвый голос Каифы. —
– Ты тоже считаешь, что самоубийство этого сумасшедшего может сделать счастливой толпу идиотов, которые даже