освобождение. Я не знаю твоей жизни, но лицо твое – лицо почтенного и учтивого человека. Ты держался своего пути, соблюдая верность в то время, когда это было трудным делом, в тот Черный Год, о котором я сейчас припоминаю другие рассказы. А теперь вступи на Срединный Путь, который есть путь к освобождению. Прислушайся к Всесовершенному Закону и не гонись за мечтами.
– Так говори же, старик, – военный улыбнулся, слегка поклонившись. – Все мы в нашем возрасте становимся болтунами.
Лама уселся под манговым деревом, тень от листвы которого клетчатой тканью падала на его лицо; военный, выпрямившись, сидел верхом на пони, а Ким, убедившись, что поблизости нет змей, улегся между развилинами скрюченных корней.
Насекомые усыпляюще жужжали под горячими лучами солнца, ворковали голуби, сонно гудели колодезные колеса над полями. Лама начал говорить медленно и выразительно. Спустя десять минут старый воин слез с пони, чтобы лучше слышать, как он объяснял, и уселся на землю, обмотав повод вокруг запястья. Голос ламы срывался, паузы между периодами удлинялись. Ким был занят наблюдением за серой белкой. Когда маленький сердитый комочек меха, плотно прижавшийся к ветке, исчез, и проповедник, и слушатель крепко спали. Резко очерченная голова старого воина покоилась у него на руке, голова ламы, запрокинутая назад, опиралась о древесный ствол и на его фоне казалась вырезанной из желтой слоновой кости.
Какой-то голый ребенок неожиданно приковылял к ним и, во внезапном порыве почтения, торжественно поклонился ламе – но ребенок был такой низенький и толстый, что свалился набок, и Ким расхохотался при виде его раскоряченных пухлых ножек. Ребенок, испуганный и возмущенный, громко разревелся.
– Хай! Хай! – вскричал военный, вскакивая на ноги. – Что такое? Какой приказ?.. Да это… ребенок! А мне приснилось, что пробили тревогу. Маленький… маленький… не плачь. Неужели я спал? Поистине, это неучтиво.
Старый воин слез с пони, чтобы лучше слышать, как лама объяснял, и уселся на землю, обмотав повод вокруг запястья.
– Страшно! Боюсь! – ревел ребенок.
– Чего бояться? Двух стариков и мальчика? Какой же из тебя выйдет солдат, маленький принц?
Лама тоже проснулся, но, не обращая внимания на ребенка, стучал четками.
– Что это такое? – произнес ребенок, не докончив вопля. – Я никогда не видал таких штучек. Отдай их мне.
– Ага, – улыбаясь, проговорил лама и, свернув четки петлей, проволок их по траве.
Вот кардамона целая горсть,
Вот масла кусок большой.
Вот и пшено, и перец, и рис –
Поужинать нам с тобой.
Ребенок взвизгнул от восторга и схватил темные блестящие шарики.
– Охо! – проговорил старый военный. – Где же ты выучился этой песенке, ты, презирающий мир?
– Я слышал ее в Патханкоте, сидя на чьем-то пороге, – смущенно ответил лама. – Хорошо быть добрым к детям. – Помнится, до того как сон одолел нас, ты сказал мне, что брак и деторождение