и слез, и бессонницы. Она одернула длинную желтую футболку до середины бедра, под которой был надет черный обтягивающий комбинезон, доходивший до колен, где, в свою очередь, начинались ремешки сандалий в римском стиле. И, поправляя одежду, она не переставала говорить – ледяная, взбешенная:
– Вот с этим ты и останешься, сестричка… Ты можешь бросить работу, можешь отправиться в постель с Мигелем Ларедо, нарожать детей и водить их в кино… Можешь начисто забыть о папе и маме… Но я этого делать не буду, даже если сто Падилий отстранят меня от работы… Я сообразила, что вполне могу оставаться наживкой, даже если меня вышвырнут. Милая профессия. Я не хочу от нее отказываться. О нет! Не сейчас. И даже ты не сможешь мне помешать, – заявила она, сдерживая слезы. – И знаешь что? С тех пор как погиб профессор Женс, у тебя в отделе меньше влияния, чем у сухой палки… Никто тебя не послушает, никто не обратит на тебя внимания. Ты ушла, ты – out[16]. Падилья снова примет меня на работу. Ему что, трудно? Если я вернусь с добычей, ему же лучше. Если нет – с него не убудет от того, что я попробую. Сечешь?
– И кто тебе все это наговорил? Падилья?
– Да, он мне сказал сегодня, что это ты надавила на него в понедельник, требовала моего отстранения! – И она заплакала.
Я поднялась и села на кровати. У меня болело горло, волосы выбились из-под резинки, казалось, что губы разбиты, но крови не было. Вера плакала, глядя на осколки голопортрета родителей. А я обдумывала способы, которыми Падилью можно было бы заставить заплатить за его предательскую болтовню, но вдруг поняла, что тут еще что-то. Я почувствовала это по дрожанию Вериных рук, когда она одергивала футболку, по интонации, с которой она сказала: «Не сейчас», по жестокости ее ударов… Что-то большее, чем новое знание о моих интригах. Я воспользовалась паузой и спросила:
– Что произошло?
Она заговорила, не поднимая глаз, каким-то ледяным голосом:
– Элиса у него… Она пропала прошлой ночью, во время смены в районе Цирка… Расследование показало, что это был он…
Холодный пот омыл меня с головы до ног, пока Вера говорила, но я постаралась скрыть свою панику, чтобы не усугубить ее чувства.
– С ней могло случиться что-то другое, – соврала я, от души желая, чтобы Вера догадалась, что я ее обманываю, – для ее же спокойствия, поскольку так мне, быть может, и удастся заставить ее поверить в мою следующую (и гораздо большую) ложь. – Кроме всего прочего, даже если и случилось худшее, Элиса – хорошая наживка. До сих пор ни одна из нас не смогла заманить Наблюдателя в ловушку, так что он не ожидает получить наживку… Если она у него, если это он, то Элиса его обезвредит, это точно…
Самым страшным для меня было убедиться в том, что Вера делает вид, что верит мне, как в тех замедленных стриптизах маски Любви, когда жертва все глубже насаживается на крючок, полагая, что мы хотим ее обмануть.
– Да, конечно. Эли уделает его, этого козла… но я не брошу ее.
– Но он далеко не всегда похищает другую девушку, когда у него уже