е видел такой атмосферы единения ни на одном мировом фестивале.»
Белый зал. Там, где еще вчера стояли 15 рядов кресел для зрителей.
Пора, кажется, напомнить о том, что в 1987 году в Москве на Васильевской, 13 в Союзе кинематографистов произошло событие, которое вобрало в себя дух и смысл революции, которую начал и не завершил один человек – Михаил Сергеевич Горбачев.
Если климовский Союз кинематографистов считался в стране авангардом Перестройки, то ПРОК – Профессиональный клуб кинематографистов ХV Московского международного кинофестиваля оказался одним из ярчайших ее проявлений. Значение ПРОКа уловили и поняли сразу. Не зря в эти дни там побывала вся интеллектуальная элита столицы и не хилые зарубежные деятели культуры. Почему об этом событии не желают вспоминать сейчас, можно без труда догадаться.
Но мы напомним. Хотя бы ради того, чтобы увидеть, что произошло, когда в страну только что пришла свобода, когда вырвалась из подполья музыка, когда вдруг кино разрешили снимать без диплома ВГИКа, всем, кто рвется высказаться и может найти деньги. Мы буквально захлебывались свободой, многие не знали, что с ней делать. Но мысли были. Союз кинематографистов уже готовил деловую игру в Болшево, уже на подходе свободные от цензуры независимые творческие объединения, уже заговорили об авторских правах, которых были лишены загнанные в штат государственных киностудий творческие кадры советского кино.
Мы напомним, о чем думали, о чем предупреждали и к чему призывали лучшие умы кинематографистов, писателей, ученых и социологов, которых удалось собрать в ПРОКе 1987 года. Вот что сказал на одном из заседаний клуба Элем Климов:
«И вот в этом зале, как, наверное, каждый сидящий здесь, я впервые почувствовал возможность, сам дух единения всех кинематографистов мира…»
И еще только одна, мне кажется, основополагающая, устремленная в будущее и обращенная к человечеству важнейшая цитата из дискуссий тех восьми дней:
«Мне кажется, что главное противостояние между теми, кто понимает, как человечеству в целом на этом этапе его развития трудно выжить, что для выживания сегодня потребуется вся интеллектуальная мощь и мужество, и теми, кто думает, что можно жить по-прежнему, то есть продолжать тратить гигантские ресурсы на распри, вооружение и войну, грабить планету ради прибылей. На фоне этого главного противоречия современности всё остальное вопросы, включая национальную и классовую рознь, местные интересы, отступают. Ибо без будущего всё остальное просто теряет смысл.»
Сделанной тогда по горячим следам книгой-дневником тех невероятных восьми дней в июле, мы хотели напомнить об этом уникальном даже для эпохи Перестройки культурном взрыве, который произошел в недрах застойного советского Международного кинофестиваля 8—16 июля 1987 года. Поскольку событием дирижировали два человека, один дискуссиями, другой концертами, то мы и избрали для описания всего этого роскошного безобразия форму диалога двух его организаторов. Разные по характеру и по роду деятельности в «мирной», еще до ПРОКовской жизни, мы были изначально едины в главном – в том, что ПРОК должен стать неким пространством духовного раскрепощения после долгих лет заученных речей и заорганизованных «культурных мероприятий», островком свободы в официальной программе Кинофестиваля.
Поскольку двадцать лет спустя мой призыв к восстановлению исторической памяти Юлий Гусман не поддержал, я решил снять его имя с обложки. Все равно все слова в этом диалоге – мои. Но форма диалога остается, она была выбрана удачно, так как работали мы вместе, и еще был штаб добровольцев и соратников, чьи возбужденные голоса, идеи, горящие глаза навсегда останутся в моей памяти.
Итак, как оно было…
Долгожданная вольница ворвалась в святая святых Московского Международного Кинофестиваля в отчаянных спорах на секретариатах Правления Союза кинематографистов. Ситуация была, как говорили в Одессе, «и хочется, и колется»: всем надоела казенщина, хотелось чего-то нового, «перестроечного». Но чего и как? Тут уж не жди подсказки, думай и рискуй сам. Так и родилось: Васильевская 13 – территория свободы. У нас не было ни опыта, ни времени – ничего, кроме одного страстного желания почувствовать себя свободными. Мы спорили, ссорились, расходились по своим углам, но вынуждены были держаться вместе, чтобы все-таки что-то придумать. Ведь надо было еще убеждать секретариат Союза и тех, кто еще там над ним. Нас слушали – и это уже была победа духа перемен. Нам возражали. Мы отвечали. Так на практике постигалось трудное искусство компромисса, азбука демократии.
Теперь, оглядываясь на эти восемь счастливых июльских дней и предшествовавшие ей счастливые дни работы Штаба, хочется спросить себя: что же это все-таки было? Балаган? Экзотика? Торжество отвязанности и воли? Пиршество свободы, брызжущее новыми идеями и братскими чувствами? Вспомним дискуссии, похожие на схватки, встречи, перераставшие в митинги,