и у Луки события детства Иисуса теснейшим образом связаны со словами из Ветхого Завета. В то время как Матфей указывает читателю на взаимосвязи через соответствующие ветхозаветные цитаты, Лука говорит о происходящем словами из Ветхого Завета – с намёками, которые зачастую могут быть случайными и не всегда доказуемы как таковые, но в целом всё же, несомненно, формируют ткань текста.
Вероятно, у Луки в основу положен еврейский текст; в любом случае, всё повествование отмечено семитизмами, которые вообще для него нетипичны. Существуют попытки понять своеобразие этих двух глав, Лк 1–2, с точки зрения раннего иудейского литературного жанра, говорят о «аггадском мидраше», что означает толкование Писания через рассказы. Литературное сходство неоспоримо. И всё же ясно, что история детства в повествовании от Луки относится не к раннему иудаизму, а как раз к раннему христианству.
Более того, здесь рассказывается история, которая объясняет Писание, и наоборот: то, что Писание хотело сказать во многих местах, становится очевидным только теперь – через эту новую историю. Это такая история, которая полностью исходит из Слова, и она же придаёт Слову его полное значение, которое прежде ещё не было понятным. Рассказанная здесь история – это не просто иллюстрация к старым словам, но действительность, которую ожидали эти слова. Только в самих словах она не была узнаваема, но эти слова приходят к их полному значению через событие, в котором они становятся действительностью.
Если это так, спросим себя: откуда знают Матфей и Лука рассказанную ими историю? Что является их источником? Иоахим Гнилка справедливо утверждает, что речь идёт, очевидно, о семейной традиции. Лука иногда указывает на то, что Мария, Мать Иисуса, сама является одним из его первоисточников, в особенности когда он в Лк 2, 51 говорит, что «Мать Его сохраняла все слова (= события) сии в сердце своём» (см. также Лк 2, 19). Только Она могла рассказать о событии Благовещения, у которого не было свидетелей среди людей.
Конечно, современная «критическая» экзегеза представит такие взаимосвязи как ограниченные. Однако почему не может иметь место такое предание, которое бы удерживалось в тесном кругу и при этом было бы теологически сформированным? Почему Лука должен был сочинить высказывание о сохранении слов и событий в сердце Марии, если для этого не было никакого конкретного основания? Почему он должен был говорить о «размышлении» над словами (Лк 2, 19; ср. Лк 1, 29), если об этом ничего не было известно?
Я бы добавил, что таким же образом объясняется более позднее возникновение, прежде всего, богородичных преданий – сдержанностью Матери и Её окружения: священные события на заре Её жизни не могли стать общественным достоянием, пока Она сама была жива.
Подведем итоги: Матфей и Лука хотели, в своём роде, не рассказывать «истории», а писать историю, подлинную, произошедшую историю, правдиво переданную и понятую через Слово Божие. Это означает также, что речь шла не о полном изложении, а о зарисовке того, что в свете Слова являлось