ты поправился. Сразу. Будто ждала этого, будто это был сигнал. Впрочем, нет, сперва договорилась со своей сестрой Нелькой, чтобы отправить тебя к ней, в Москву. Как только ты уехал, попросила отвезти ее на дачу. Когда я в субботу приехал к ней туда, она уже «аннигилировала». Это было жутко – она днями пребывала в полной прострации. Ни в Ереване, ни в Москве ничего сделать не смогли и я отвез ее в Грецию, к ее родне. В советское время это было почитай не возможно, но я все провернул через Академию. Фактически, это был шантаж – сказал, что, если не помогут, перееду в Москву. Я работал над темой, которая тянула на нобелевскую и, конечно, Ереван не хотел меня отпускать. Вот так я и «выбил» Грецию.
Анну показывали лучшим врачам в Европе и в Америке – благо, ее родня очень состоятельна, а она – единственная дочь единственной сестры пятерых братьев. Мальчиков – ее дядей – во время геноцида разбросало по миру. Сестра, то есть, твоя прабабушка, попала в Россию. Там же вышла замуж за армянина и после установления советской власти, переехала в Ереван, где родилась и мама Анны, и сама Анна. Пока я занимался Анной, мне, честно говоря, было не до тебя. К тому же я знал, что Нелька тебя обожает, и у тебя все будет ОК. А когда стало ясно, что с Анной… что Анна останется в Афинах, в клинике, я вернулся в Москву, за тобой…
Мне тебя не отдали. Нелька показала письмо, в котором Анна просила ее не отдавать тебя мне. А мне советовала вообще забыть о тебе, о ней и снова жениться. И еще… Она писала, что понимает, что я «встану на рога» и буду бороться за сына, считая ее поступки бредом сумасшедшей. Но, если она мне что-нибудь попытается объяснить, то я уж совсем точно сочту ее идиоткой. Поэтому она просит, чтобы мальчик несколько лет пожил у Нельки, а потом «жизнь изменится так резко, что ты поймешь, как хорошо, что Артём не в Ереване. А когда переедешь за границу, тогда он сам тебя найдет». Конечно, я все это посчитал за бред, решив, что она ударилась в ясновиденье. Но, подумал, что глухая борьба ни к чему не приведет. К тому же я был на грани нервного срыва, да и тебе после болезни, действительно, лучше было бы пожить с теткой, души в тебе не чаявшей, чем с отцом, которого интересовали только черные дыры и сумасшествие его жены. Я даже думал, что это мне наказание, ведь я настолько был поглощен работой, что все жизненные неурядицы воспринимал, как локальные явления, которые можно решить, если относиться к ним не истерично, как большинство людей, а рационально. Именно так я отнесся и к твоей болезни, и к ее. Вот… черная дыра ее и поглотила. Может, Анна сама отдалась ей, чтобы спасти тебя, думал я, чтобы объяснить себе, почему оставляю тебя в Москве.
Потом Союз распался. Она была права, когда писала, что «жизнь изменится так резко, что ты поймешь, как хорошо, что Артём не в Ереване». Девяностые годы были в Армении страшными – землетрясение, война, блокада, массовая эмиграция. Коллеги из Испании пригласили меня, и я уехал по контракту. Черными дырами заниматься не стал, хотя пригласили