Васильевну похожа она не была. И происходила из Тверской губернии. Низенькая, седая, с усталым, покрытым морщинами лицом, чуть сгорбленной фигурой. Усталость вообще была во всем ее облике. Усталость и серьезность. Она все делала с усилием, как будто преодолевая внутреннюю тяжесть, как с упорством взбирающийся в гору человек, но ни минуты не стояла без дела. Я не помню ее смеющейся, у нее, кажется, вообще не было чувства юмора. Она вся была – олицетворенное служение, долг, верность, преданность. Она воспитала моего отца и меня с братом. Она была даже не членом семьи, а частью дома, домашнего мира, его непременным атрибутом, одной из его основ. В ней чувствовалась какая-то вековая, крестьянская жила, та деревенская суть, которая сближает человека с существом природы вообще. Дерево, земля – вот ее стихии. Одна знакомая моей мамы называла ее Савельичем. В семье же у нас ее звали просто Настя. Даже мы с братом, хотя Настя нам в бабушки годилась. В этом была какая-то неловкость, которую я, став постарше, остро чувствовал. Что-то от старой барственности, какая-то неприятная отрыжка крепостного права.
Я родился век спустя после отмены крепостного права. А Настя родилась в 1898 году в деревне Трояка (или Трояки) Кашинского уезда Тверской губернии. Город Кашин, рассказывал мой дед, помимо святой Анны Кашинской и минеральной воды, благодаря которой Кашин называли городом-курортом, славился своей «драй-мадерой»: местные купцы нещадно разбавляли портвейн спиртом. Семья Анастасии Ивановны, как говорила она моему брату, была зажиточной, то есть имелись корова и лошадь. По праздникам чай пили с сахаром. Отец Насти владел «душой земли» (то есть наделом на одного кормильца – ревизские души, как мы помним по Гоголю, были только мужские). В моем же сознании сама Настя была воплощением души земли. На подмосковной дедовской даче она все время что-то полола, вскапывала, поливала, то есть сливалась с землей. А под дачные участки, между прочим, выделена была территория бывшего аэродрома, так что дерн огородники взламывали ломами. Нынешний культурный слой (теперь огражденный забором внутри промзоны) – наращивался годами.
Потом, когда я у русских классиков встречал описания нянечек, кухарок, прислуги, у меня все время перед глазами вставала Настя. Ну и, конечно же, Настасья из «Преступления и наказания» сразу напомнила мою няню. Не темпераментом, а скорее душевным строем. А еще позже, уже в университете, я прочел гениальную книгу Георгия Андреевича Мейера «Свет в ночи (о «Преступлении и наказании»). Опыт медленного чтения». «То, что олицетворяет собою эта, как принято говорить, “второстепенная фигура” в романе, – пишет Мейер, – преисполнено чрезвычайного значения. Повторяю, собственные имена даются Достоевским не случайно, они почти всегда отражают не характеры, не типы, а личность его персонажей. «Анастасия» означает «воскресение», и это надо теперь же запомнить. Настасья в «Преступлении и наказании» – один из важнейших символов матери сырой земли. Утверждаясь во зле, Раскольников тем самым надругивается над породившей его матерью-землей, но она