сидели худые бледнолицые женщины, сгорбленные старики, рано увядшие юноши с мутными печальными глазами.
«Боже мой, – думал Шамсиев, проходя мимо этих людей, – как, однако, жалок и беспомощен человек, сломленный тяжким недугом и живущий в ожидании либо счастливого исцеления, либо медленной и неотвратимой смерти за этими глухими каменными стенами. Неужели и Борина поджидает та же участь…»
Через невзрачные скрипучие двери они прошли внутрь здания.
Серые глухие стены, узенькие коридоры и проходы, освещённые тусклым светом электроламп. И мёртвая тишина вокруг, будто нет в этой обители ни одного живого существа.
Поднявшись на второй этаж, они вошли в кабинет, на двери которого висела медная табличка с надписью: «Главврач профессор Самуил Абрамович Лемех»…
Хозяином кабинета оказался небольшого роста пожилой мужчина с крупной лысой головой, живыми тёмными глазами и тонкими, лукаво улыбающимися губами. После короткого и любезного знакомства он усадил Шамсиева и Вахрамеева за стол и стал непринуждённо, без умолку, как давний знакомый, рассказывать им о своих заботах и нуждах: о затянувшемся ремонте стационарного отделения, дефиците лекарств и нехватке медперсонала. При этом с лица его ни на минутку не сходила выразительная лукавая улыбка, с которой он встретил гостей.
Шамсиев объяснил ему причину прихода.
Услышав фамилию Борина, профессор сразу промрачнел и заговорил уже сдержанно, чуть скорбно:
– А-а, Илья Ефимович… Как же, знаю. Славный человек! Настоящий гений, светоч культуры! И кто бы мог подумать… Вас интересует его болезнь? Вам повезло, я как раз тот человек, который хорошо знает его, мне пришлось лечить Илью Ефимовича. И как это ни грустно, даже я, профессор, немало повидавший на своём веку, был вынужден капитулировать перед его недугом. Прискорбно, друзья, но Илья Ефимович обречён. У него лейкоз, иначе говоря, рак крови. Когда наступит конец, не берусь сказать. Но жить ему осталось недолго. Случиться это может завтра, послезавтра, через неделю, словом, в любое время. Слишком поздно у него всё выявилось. Да и медицина пока ещё бессильна перед этой страшной болезнью…
– Я понимаю… – произнёс Шамсиев огорчённо. – А скажите, Самуил Абрамович, Борин сам-то знает о своей болезни?
– Увы, – с грустью обронил профессор. – Скрывать что-то от него просто не имело смысла. Илья Ефимович – утончённая натура, и он всё равно бы обо всём догадался… Сначала он лечился у врачей городской поликлиники, потом появились подозрения, и его направили к нам на обследование. Диагноз вскоре подтвердился. Я не стал обманывать Илью Ефимовича. Просто был не в силах. Помню, когда принесли последние анализы, он стал меня расспрашивать, знаете, так тихо, спокойно, как человек очень мудрый, и я не сдержался, ей-богу, сказал ему всё, всё как есть. Что же мне оставалось делать?
Шамсиев с сочувствием взглянул на него:
– Конечно, конечно… Но вспомните, когда это случилось?
– То есть что? – не понял профессор.
– Когда