Гелий Ковалевич

От мира сего. Рассказы. Из дневников


Скачать книгу

ни упрямь. «Денег нету!» Каждый день на водку находят, бродяги… Теперь председателя эстого, Шерстова, сняли наконец. Его бы под суд за хорошие дела, – а он опять на высоком месте. Райклубом заведует. Нет, ты – председатель, ты поставлен народом. Ты не хозяин, а руководитель. Тебе сказано: руководи! А он вино жрет, ему кто поставь – слова не скажет! – И Никанор презрительно жмурил глаза и махал крепкой негнущейся пятерней.

      – Э-э… Будьте спокойны!

      – Может, он не чье-нибудь, а свое пропивает, – сказал парень, сидевший рядом.

      – Пятьдесят тысяч не пропьешь. «Свое»!

      От волнения Никанор замолкал и поглядывал вокруг с отрешенным выражением в глазах. Разговор, шумный, сбивчивый, шел о жизни. У всех она выглядела одинаково хлопотной и тяжелой. Но на нее не жаловались. Не жаловался и Никанор, словно говорил не о своей, но знакомой и похожей на его собственную: он был не из ленивых, а, добавляя в хозяйство еще Нюшкины деньги, жил нехудо, кроме того, тут были свои, деревенские, и от жалоб не могло ему быть никакой выгоды.

      – Мне только что? Я картошку продам в Москве – мои деньги. Неделю там просижу у сестры…

      Он выпил немного. Ему враз отшибло дыхание, и, подскакивая на скамье, он с минуту надрывно кашлял. Уж успокоился, а в глазах все ходили розовые круги… Комарь, подмигивая ребятам, деловито спросил у Никанора:

      – Думаешь, за спекуляцию тебе не зачтется? Гляди, отец. Встречу твоего председателя – выдам с потрохами. Вот тебе – честное слово!

      – На меня не наговаривай, я о себе знаю!

      – Спекулируешь-то зачем? – стал привязываться и сосед Никанора.

      – Я не спекулирую.

      – Люди зря не будут брехать.

      Никанор дернул подбородком, крикнул:

      – Ты мне не пришивай!

      – А вот пришью! – невесть с чего заорал парень, потянулся к нему.

      И Никанор вскочил:

      – Знать вас теперича не желаю!

      Хватаясь за стенку, он едва выбрался в сени. В потемках нащупал дверь, пьяно слег на нее. На крыльце сырой ветреный воздух немного освежил. Упав на перила, покачивая головой, долго не мог понять, как оказался в Алексееве. Вдруг начало мучить чувство, что такое когда-то уже было с ним… Отрывочно восстановилось зимнее: он продавал в Малоярославце корову, нужны были деньги. Приехал с ночи и остановился у знакомых. Но с утра почувствовал вялость и какое-то томящее безразличие, с трудом достоял на базаре до обеда, а потом и вовсе стало плохо… Много позже, когда выписывался из московской больницы, где лежал с крупозным воспалением легких, с сумрачным изумлением думал о случившемся: ведь не отдай он корову за полцены, а на это надо было решиться, и не попади ошибкой на московский поезд, он задержался бы в райцентре на день-два. Дома болезнь взяла бы свое, дома на печи он протянул бы ноги! Сейчас это его потрясло. Анна никогда не поймет, что это – страшно, хотя незаметно пережито, как пережито все другое. Не поймут и дети. А для чего же тогда все? За всю жизнь, проклятую, мотаную, даже подумать о себе некогда было! «Вот картошку надо везть в Москву… Огород