– мне уже было четырнадцать лет, и, помню, в тот день я надел новую пару штанов и синие шерстяные чулки, связанные матушкой, – так вот однажды я побывал и на Беджворти.
Матушке в ту пору нездоровилось, и она даже перестала есть. Меня это чрезвычайно обеспокоило, и я припомнил, как один раз я привез ей из Тивертона банку соленых гольцов[7] и они ей так понравились, что она сказала, будто за всю жизнь не ела ничего вкуснее. Может, матушке просто хотелось сделать мне приятное, а может, ей и впрямь понравилось мое угощение, но, как бы там ни было, я решил наловить для нее гольцов и засолить их так, как это делали в Тивертоне.
Дело было в День святого Валентина году в 1675-м или 1676-м. Я вышел из дома в первой половине дня, не сказав никому ни слова и не пригласив Анни составить мне компанию, потому что вода в реке была в ту пору просто ледяной. Зима в тот год выдалась долгая, и снег еще лежал то там, то сям по обоим берегам реки, но в воздухе уже чувствовалось первое дыхание весны.
Нет, никогда я не забуду тот день, не забуду нестерпимо холодную воду, когда я, сложив башмаки и чулки в мешок, а мешок подвесив на шею, брел по мелководью. Куртку я оставил дома, а рубашку, перед тем как войти в воду, снял и завязал рукава вокруг плеч. О ловле сетью или на крючок нечего было и думать, здесь годилась только острога – заточенные вилы, привязанные к концу палки. Итак, положив в карман кусок хлеба с беконом и вооружившись острогой, я вступил в ледяную воду, пытаясь внушить себе, что она ужасно теплая. Более мили прошел я вниз по течению Линн, не перевернув ни одного камня – гольцы имеют обыкновение прятаться под камнями, я знаю их повадки – и не поймав ни одной рыбки.
Я все шел и шел, время от времени выходя из воды, чтобы растереть коченеющие ноги. Так я преодолел две мили и внезапно выбрался на открытое пространство, где по обеим сторонам реки тянулись зеленые луга и Беджворти отдавала Линн свои прозрачные воды. Дойдя до этого места, я остановился, потому что ноги у меня совсем онемели. Я выбрался на берег, чтобы хоть чуточку согреться, и почувствовал, что сильно проголодался. Я жадно набросился на холодный бекон и чудесный серый хлеб, испеченный Бетти. Я ел и думал о том, как стыдно мне будет перед Анни, когда, вернувшись домой, я скажу ей, что не поймал ни единого гольца. Но подняться вверх по течению Беджворти мне было страшно: я ни на минуту не забывал о том, что там – владения Дунов.
Однако по мере того, как уменьшался мой голод, росла моя храбрость, и я вспомнил, что отец сотни раз твердил мне, как стыдно быть трусом. И потому, окончательно согревшись к тому времени, я сказал себе: «Если отец видит меня сейчас, пусть знает, что я не забываю его заветов». Я снова повесил мешок на шею и закатал штанины как можно выше колен, потому что в Беджворти было глубже, чем в Линн. Перейдя Линн, я вошел в Беджворти, сумрачную от густых зарослей, нависавших на ней зеленым шатром. Я почувствовал, что дно здесь не такое каменистое; солнце играло над головой, поминутно прорываясь через растительный занавес. Глубокие и темные