А потом уж… По обстановке.
– Топай, – кивнул Бобрик.
Он хотел что-то добавить, но услышал близкие сухие хлопки, будто там, в сарае, кто-то баловался петардами. Несколько секунд тишины и еще два пистолетных выстрела. Даже в темноте заметно, что лицо Петьки сделалось серым, похожим на резиновую маску. Кажется, в эту секунду он был готов повернуть обратно. Петька ненавидел душевные колебания, вопросы типа «быть или не быть», он презирал трусов, но лезть под пули с железным прутом в руке, это уже из области идиотизма. Бобрик словно прочитал его мысли: надо бы повернуть, обязательно надо…
Но вместо этого Петька еще быстрее зашагал вперед. Через минуту приятели пролезли между молодых березок, разросшихся по краю оврага, присели на корточки под оконным проемом, прислушиваясь к звукам.
Сарай большой, метров семьдесят в длину, главные события разворачивались в противоположной стороне, у распахнутых ворот. Далековато. Но тишина такая, что человеческие голоса слышны отчетливо.
– Ну, чего ты добиваешься? – мужчина говорил приятным низким баритоном. – Хочешь, чтобы тебя разрезали на сто кусков. А твои мать получили адреса, где они лежат. Или мне позаботиться о том, чтобы Зоя, гражданская жена, больше не ходила по улицам. Тяжелая травма, обезображенное лицо, инвалидное кресло. Самое то для молодой бабы.
Минута напряженной тишины, слышны тихие стоны. Наконец собеседник ответил тонким петушиным голосом. Видимо, кричала не женщина, этот самый мужик, которому бы в хоре тенором петь.
– Ничего, зато чужие мужики не станут клеиться, – человек засмеялся странным булькающим смехом. – Так мне спокойнее будет.
– Николай, друг мой хороший… Ну, что мне сделать, чтобы ты открыл свою паршивую пасть. И сказал несколько слов, которые я хочу услышать.
– Ни хрена… Ни хрена ты не добьешься. Только кровью испачкаешься.
– Я не гордый. И не брезгливый.
– Ты крутой, мать твою. Хочешь казаться крутым.
– Мне это все говорят. Давай к делу.
Бобрик мертвой хваткой зажал в потной ладони рукоятку ножика, но, спохватившись, закрыл его и сунул бесполезную вещь в карман. Привстав, заглянул внутрь через оконный проем. Сарай освещен автомобильными фарами. Земляной пол завален кирпичной крошкой, каким-то мусором. В ворота заехали светлый фургон «Фольксваген»и темный БМВ, вовсе не «ауди». Четверо мужчин перетаскивали и складывали в грузовом отделении «Фольксвагена»продолговатые ящики, сколоченные из потемневших досок. Люди не торопились, потому что никуда не опаздывали.
Метрах в пятнадцати от окна лежал мужчина без штанов и нижнего белья. Из одежды только майка, задранная до подбородка. На груди и бедрах потеки крови и темные полосы грязи. Рот черный, как гнилое дупло, будто человек уже успел проглотить все выбитые зубы. Мужик находился в беспомощном положении: запястья то ли связаны проволокой, то ли скованы наручниками. Руки заведены за голову и прикручены к опорному столбу. Бобрик щурился