утро Лени разбудил гром. Она лежала в постели, слушала стук дождя по крыше и представляла, как под окном прорастают грибы, как пробиваются сквозь землю выпуклые ядовитые шляпки, как аппетитно блестят. Вчера она уснула поздно, до глубокой ночи читала о бескрайней и опасной Аляске, оторваться не могла, чего сама от себя не ожидала. Лени казалось, что Последний рубеж[9] – точь-в-точь как ее отец. Необузданный. Впечатляющий. И непредсказуемый.
Лени услышала музыку. Из приемника доносилась дребезжащая мелодия. «Помешан на чувстве».[10] Лени откинула одеяло и вылезла из постели. Мама курила на кухне у плиты. В электрическом свете она казалась бесплотной – с копной растрепанных со сна светлых волос, лицо скрыто в сизом сигаретном дыму. Белая майка так растянулась от стирок, что болталась на худых маминых плечах. Резинка на розовых трусах ослабла, и они сползали. На шее у ключиц багровел синяк – даже красивый, похожий на вспыхнувшую звезду; он оттенял мамины точеные черты.
– Почему не спишь? – спросила мама. – Еще рано.
Лени подошла к маме и положила голову ей на плечо. От мамы пахло табаком и духами с ароматом роз.
– Ты не спишь, и я не сплю, – ответила Лени.
Так всегда говорила мама. «Ты не спишь, и я не сплю». Ты и я. Эта прочная связь была для них утешением, и сходство, казалось, усиливало любовь. На самом деле с тех пор, как папа вернулся с войны, мама потеряла сон. Лени не раз просыпалась среди ночи и видела, как мама бродит по дому в прозрачном распахнутом халате. Мама что-то шептала себе под нос, но слов было не разобрать.
– Мы что, правда поедем на Аляску? – спросила Лени.
Мама уставилась на металлический перколятор, из-под стеклянной крышечки которого сочился черный кофе.
– Видимо, да.
– И когда?
– Ты же знаешь папу. Скоро.
– Ну доучиться-то я хоть успею?
Мама пожала плечами.
– А где он?
– Уехал еще затемно, продавать коллекцию монет, которая досталась ему от отца. – Мама отпила глоток кофе и поставила чашку на стол. – Аляска. Господи боже мой, почему сразу не Сибирь? – Она глубоко затянулась сигаретой. Выдохнула дым. – Жаль, у меня нет подруг. Не с кем поговорить.
– Я твоя подруга.
– Тебе тринадцать. А мне тридцать. И я должна вести себя, как положено матери. Вечно я об этом забываю.
В голосе матери сквозило отчаяние, и Лени испугалась. Она знала, как хрупко все: родители, семья. Человека легко сломать. Уж что-что, а это любой ребенок бывшего военнопленного знает. Лени до сих пор носила блестящий серебристый браслет в память о капитане, который не вернулся с войны.[11]
– Ему нужен шанс. Пусть попробует все сначала. Это нужно нам всем. Может, на Аляске нам повезет.
– Как до этого повезло в Орегоне, Снохомише и с торговлей семенами, на которой мы должны были озолотиться. А помнишь, как он надеялся разбогатеть, продавая пинбольные автоматы? Давай хотя бы дождемся конца учебного года.
Мама вздохнула:
– Куда там. Ладно, иди