деятельности, поскольку семейный доктор, Клюге, рекомендовал для нее физический труд, чтобы умственные отклонения не прогрессировали.
Комната, куда вошла Магда, была похожа на девушку своим темпераментом. Английская читальня выходила окнами в сад, на некогда аккуратно подстриженную лужайку, посредине которой загадочным каменным пентаклем возвышался небольшой дольмен, вывезенный Петром Гадаловым из Крыма.
Здесь постоянно было пасмурно, за окном не переставая шел дождь – то мелкая морось, то сильный ливень. Однако реальная погода в саду не всегда совпадала с тем, что можно было наблюдать из читальни. На самом деле на улице падал снег или светило солнце, но, очутившись внутри гостиной, вы видели только дождь. Подобный оптический обман создавали особые стекла, заказанные Гадаловым в мастерской Лазаревского, где стеклодувы были искушены в секретах изготовления разнообразных прозрачных изделий, в том числе вызывавших погодные иллюзии.
Магдалина вытащила наугад первую попавшуюся книгу на полке – «Жизнь двенадцати цезарей» Гая Светония Транквилла. Это оказался ее старый знакомец – такой же томик был и в К., и девушка провела за ним немало часов. Из старого фолианта неожиданно посыпались сухие листья, служившие то ли памятью о летних днях, то ли закладками.
В комнате не обнаружилось ни кресел, ни дивана; единственным прибежищем книгочея был очень широкий подоконник, затянутый пестрым бухарским ковром, с массой расшитых подушек, набитых лебяжьим пухом и запашистыми травами. Магдалина, скинув ненавистные ей туфли, с удовольствием примостилась на нем, по достоинству оценив задумку бывшего владельца особняка: шум несуществующего дождя и приглушенный дневной свет создавали идеальный фон для чтения. Она раскрыла книгу на том месте, где автор описывает Золотой дворец Нерона. Этот отрывок неизменно вызывал у нее ужасное любопытство и в свое время подтолкнул к тайному посещению Рима, о котором не догадывался почти никто из родни.
Как выяснилось позже, эта книга любила поиграть с читателем, незаметно переодевая его в древний наряд. Часто, просидев над повествованием два или три часа, Магдалина вставала с подоконника, наряженная не хуже знатной патрицианки эпохи ранней Империи. Античное наваждение рассеивалось не сразу, и за ужином домашние с опаской косились на хитроумно драпированное одеяние, пока Магдалина неспешно вкушала жасминовый чай.
Двумя последними из нового списка обитателей особняка были двоюродная сестра Петра Гадалова со своей дочерью, полноватой пятнадцатилетней девицей, полтора года страдавшей от затяжной болезни, – со дня на день ее готовились отдать в приличный пансион, где она смогла бы доучить французский и набраться хороших манер.
Все эти дамы большую часть своей жизни провели в К., и по крайней мере три из них до недавнего времени не планировали никакой смены места