же их обретает четкость логических последовательностей. Ты сразу увидишь это так же, как увидел движение на своей пластине. Если же ее зажечь в помещении, в котором царят покой и уединение, не имея перед собой текста, она явит твоим глазам образы, также не лишенные смысла. И, как показал мне мой опыт, эти образы тоже, так или иначе, связаны с ними. Я нашел ее в развалинах древнего подземного города, построенного далекими потомками каинов, когда пытался отыскать легендарное Плоскогорье, на котором живут бессмертные. Мне это не удалось, но с ее помощью я настолько преуспел в своих поисках и познании мудрости, что ничуть об этом не жалею. Но я так и не смог понять, как она это делает. Сначала я подумал, что эти образы – всего лишь иллюзии, рождаемые дурманом сгорающего масла. По моему заказу был сделан десяток в точности подобных ей. Я перепробовал все сорта масла, даже земляное, но ни одна из подделок не показала ничего подобного. Я внимательно осмотрел ее внутри с помощью лекарских зеркал, тщательно мыл и до блеска чистил ее внутри и снаружи, чтобы удалить с ее стенок возможные следы какого-нибудь особого порошка, и даже споласкивал жгучей жидкостью. Но она и после этого не утратила своих свойств.
– А внутри ты не нашел ничего необычного?
– Там имеется лишь непонятная выпуклость дна, как раз над подставкой. Она имеет правильную форму очень низкого цилиндра. Но можно предположить, что она сделана для утяжеления, чтобы лампа не опрокидывалась. Одним словом, она – твоя, и пусть она плодотворно послужит тебе.
С этими словами Дервиш протянул мне лампу.
– Благодарю, почтенный, – благоговейно сказал я. – Обещаю хранить ее, как твой подарок. Теперь же позволь мне удалиться, хотя беседа с тобой – бесконечное наслаждение для меня. Мне предстоят сборы в дорогу, и мне дорог каждый день.
– Ступай, сын мой. И да будет благословен твой путь к родному очагу, – ответил Дервиш.
Почтительно поклонившись, я вышел из хижины и направился ко дворцу. В голове у меня царил хаос. Мысли роились, как пчелы вокруг вылетевшей матки. Но я, собрав всю свою волю, успокоил их. Я понимал, что если хвататься за все подряд, я лишь попусту расточу время, не добившись никакого толку. Поэтому я поклялся самому себе не допускать нетерпения и спешки, а тщательно обдумывать каждую из них по отдельности, чтобы потом, записав весь ход, связать их, если удастся, воедино. Теперь же предстояло привести их в порядок и переписать, чтобы ни одна не потерялась.
Но с вновь охватившим меня волнением, подобным тому, что я испытал, впервые прикоснувшись к пластине и мечу, я опять никак не мог совладать. Я благоговел и ужасался, ибо путь, на который я вступил, вел не просто в неведомое, связанное с какими-то сокровенными тайнами нашего мира. Это было неведомое, в котором из непостижимых и ужасающих иных миров на нас с неизвестными помыслами взирали таинственные и невообразимо могущественные «те, кто приходит и уходит».
Повесть третья
Гнездо Шайтаны
Мое