на краю огорода, возле яблони. Я хотел монтировать его немедленно, но братья Трясучкины дружно взмолились:
– Николаич, устали! Завтра с утра. Налей малежко!
При этих словах старший – Волоха – чуть раздвинул большой и указательный палец, обозначая величину размера.
Конечно, какой-нибудь иностранец – швед или американец – не увидели бы в этом жесте ничего необычного. Чуть-чуть налили на дно. В палец. Или два.
– Что же здесь странного? – еще бы и удивились они.
Правильно. Чуть-чуть на дно. Это они подметили верно. Но дело здесь – в таре. А это не стакан. И не кастрюля с широким дном для приготовления борща. И даже не бочка под засолку огурцов.
Тара – это, если хотите, сосуд планетарных масштабов. Акватория Тихого и Атлантического океанов, вместе взятых. Ну, на худой конец, пресноводного озера Байкал. Вот что такое русская тара!
– Зачем же столько пить? – онемел бы от изумления иностранец, представив разумом объем, и долго-долго ловил бы воздух широко раскрытым ртом, приходя в себя.
Зачем? Зачем? А затем!
Да разве может понять какой-нибудь Курт или Джон широту и размах загадочной русской души? Ее тайну, порожденную бесконечностью не озираемых глазом и умом пространств. Долгой, длящейся полгода, полярной ночью.
А потому питие – это для нас не пьянство. Это полет души в космические дали, это отрыв от мелочей и суеты повседневной жизни, бесплодных ожиданий и несбывшихся надежд.
Это освобождение. Освобождение от тяжкого и невыносимого многовекового гнета рабства: татаро-монгольского ига, крепостного права, царского угнетения и ложного совкового равенства. И, если есть где-то на том или на этом свете рай, то питие позволяет приблизить его к себе, увидеть и разглядеть воочию.
Питие – процесс не материальный, а духовный. А можно ли насытить дух? И о каких размерах здесь можно говорить.
Я много сказал. Я умолкаю.
Утверждают, что сильно пьющий человек за свою жизнь выпивает цистерну спирта. Может быть. Не каждому суждено подняться и воспарить.
За свою жизнь братья Трясучкины пропустили через себя по целому товарному составу. Причем каждый. И вовсе не считали свою жизнь подвигом. И, что самое удивительное, оставались живы. И не только живы и частично здоровы, но и ходили, разговаривали и могли исполнить простую незатейливую работу. И при этом не отрывались от пития.
Они действительно были родные братья. Не только по духу и занятиям, но и по крови. И фамилия у них была не Трясучкины. Если уж быть скрупулезно и педантично точным, то Трясучкиным можно было назвать только младшего – Витюху, которого действительно терзал похмельный тремор. Их истинную фамилию никто не знал, да и сами они ее, наверно, забыли. Трясучкины – так и прилипло. И никто их не звал по-другому.
Ушли они от меня довольные и просветленные.
Весь следующий день мы посвятили вождю. Выкопали яму, подсыпали песка, добавили щебня. И на хорошем основании залили фундамент из бетона.
Штыри заглубили в бетон. Вождь встал на подставке надежно и весомо.
Постамент