природы, культуры, человека, полно людей, не отдающих в этом отчета, не понимающих, что они становятся пропагандистами собственной смерти, пятой колонной своего врага. Они искренне не осознают разрушительной роли своих идей. Много ли найдется теоретиков, заявляющих: мы против природы – ее надо скорее уничтожить; культура – пережиток, она должна быть ликвидирована; человек устарел – его надо заменить роботами с искусственным интеллектом. Если кто-то так думает, то выговаривают подобные мысли косвенно, часто вуалируя их от самих себя. Вуалируют особым языком, усложненной терминологией, скрывающими суть дела оттенками. Типичной в этом плане можно считать философию постмодернизма. В ней не говорится об отказе от реальности, ее поглощении языком и текстом – пишут о «деконструкции присутствия»; в ней нет прямого отрицания онтологии – вместо нее вводится «граматология»; постмодернизм не отвергает истину – критикуется логоцентризм; в нем не отрицается чувственное отношение к миру – обесценивается фонология; он не выступает против человека и гуманизма – дискредитируется антропо- и фалоцентризм; в нем нет открытой борьбы с философией – атакуется метафизика; и т. д. и т. п. А в сущности это действительно «пост» – постфилософия как составная часть посткультуры, выражающей переход мира из вещно-событийного, предметного в экранное, знаковое, информационно-виртуальное состояние.
В том же ряду стоит философия небытия – меонизм и нигитология. Только в отличие от «стандартного» постмодернизма здесь перерождение классического философствования идет с сохранением его формы и традиционного языка. Содержательно же они совпадают, вместе подрывая бытие. Или, можно сказать иначе: меонизм и нигитология есть выражение кризиса философии в эпоху постмодернизма. В них проявляется становление мира несовместимого с историческим, целостным, телесно-духовным человеком. С его бытием. С Dasein. Между ними острое, трагическое противоречие. И надо выбирать. Либо способствовать дальнейшему ускорению развития полностью техногенной реальности, делающейся все более чуждой человеку, либо это развитие сдерживать по параметрам устойчивости. Императив «устойчивости», о котором так много и часто превратно говорят, в том, чтобы при всех переменах сохранять среду обитания человека в приемлемом для его жизни состоянии. При этом понимая ее не только локально, как часть пространства, некую нишу или сферу, а функционально и процессуально как определенные константы, адекватные биосоциальной природе людей. Отсюда вытекает, что скорость перемен не должна превышать нашей способности адаптироваться к ним без потери себя. Регулирование развития не означает его остановки, как предполагалось в первых докладах Римского клуба. Оно означает, что инновационные изменения кроме «прогрессивных» могут и должны быть флуктуационными, функциональными, возвратными, восстановительными, реставрационными. Движение не должно пониматься как однонаправленное, устремленное к бесконечной, никогда не достигаемой