деревенского дома. Закутанная в невообразимый кокон из тряпок – всех, что нашлись под рукой – человеческая фигура двигалась равномерно и как-то механически, не столько подметая, сколько опираясь на метлу. Абсолютно бессмысленная работа – дом был мёртв. Неровная груда кирпичей громоздилась там, где ещё недавно стояла печка. Дыра в потолке на месте рухнувшей трубы была кое-как заткнута – досками, соломой и чем попало.
Внезапно в дверь постучали. Грубо, требовательно. Заходил ходуном косяк, с тихим шелестом посыпалась известка. Девушка вздрогнула, затравленно обернулась на звук. Потом вздохнула, спрятала рыжую прядь глубже под косынку и поспешила открыть, пока очередной удар не вынес дверь с петель.
– Ну, что, девка, надумала? – вошедший, вместе с порывом пронзительно-холодного зимнего ветра мужик был высок, краснолиц и громогласен. Дверь, жалобно скрипнув, едва сумела вместить его широкие плечи и объемное, с трудом обтянутое длиннополой меховой курткой тело.
Девушка опустила глаза – сил смотреть на эти узкие глаза и поросший щетиной двойной подбородок у неё не было.
– Зачем я Вам, господин… у вас же есть жена… – сказала она тихо. Как будто она не задавала этот вопрос день назад. Вошедший господин сельский трактирщик подробно, скаля белые зубы на каждом слове, объяснил тогда.
– Ну, я же тебя не в жёны зову… – опять ухмылка, аж жирные щеки ходуном заходили, – в подавальщицы при трактире.
Да. В служанки. Со всеми, прилагавшимися к такой работе обязанностями. Днём и ночью. День назад она попросила время – подумать. Господин трактирщик милостиво разрешил. А еще сломал в печке трубу. В два удара, заботливо приготовленной кувалдой. Чтобы лучше думалось – пояснил он тогда. Дом на отшибе, мама умерла – заступиться за неё некому. Уйти тоже – на дворе зима, пешком уйдешь разве что на кладбище.
«Надо соглашаться. Помру же», – подумала она, но ее губы, почти против воли ответили противоположное:
– Уйдите, господин. Уйдите, пожалуйста, – ей было странно слышать свой голос. Как будто со стороны.
– Замерзнешь, приходи, – господин вышел, напоследок хлопнув дверью так, что затряслись стены.
Девушка присела на скамью. Платок тихо сполз с её головы, сквозняки заиграли медно-рыжими волосами. Её карие глаза невидяще смотрели в окно. Да и нечего там было видеть – только зимний туман. «Пусть завтрашний день сам о себе позаботится», – так вроде бы говорил сельский пастор на проповеди. Хороший был человек, жаль только, что был, а не есть. Трактирщик его боялся и, хоть и сально заглядывался, но не трогал живущую на отшибе сироту. Но пастора убили проходившие мимо солдаты, и вот… Она вздрогнула. Сквозь стены и тусклую слюду окон ей почудился чей-то взгляд. В последние несколько дней она его часто чувствовала – вечерами, когда тени сгущались под заснеженными ёлками. Наверное, этого стоило испугаться. Наверное. Но измученный мозг упрямо пытался искать надежду даже там, где её отродясь