вскоре были затоплены вином и водой, матросы ныряли туда, выныривая с бутылками, многие революционеры при этом тонули. Позже матросы радостно обнаружили, что одежда у них настолько пропиталась малагами и портвейнами, что, замачивая ее в воде, можно продлить удовольствие, выпивая отжатую из брюк и тельняшек жидкость.
Вакханалия продолжалась довольно долго; только в 1919 году вышел декрет новой власти «О воспрещении изготовления и продажи спирта, крепких напитков и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ». Страна, в которой очень многие все еще не работали, а грабили, начала голодать, и декрет не запрещал выпивку – он пытался проследить, чтобы зерно и картофель в голодной стране не уходили в перегонные кубы. Шла Гражданская война – система жизни разрушилась, что уж тут говорить о системах общественного питания и алкогольного производства. До сих пор старые крымчане помнят, как белое и красное воинства по очереди грабили коллекции белых и красных вин Массандры.
Массовое озверение отражалось во всем; бытие надолго вперед пропахло водкой и кровью. Читаю воспоминания белогвардейского офицера Бронислава Сосинского, преследовавшего отряды Махно по Запорожью: «Есть в Бердянске трактир. Знаменитый трактир, доложу я… Когда ни придешь, то хозяин бьет посетителей, то посетители целым обществом, до крови, – хозяина. Целое лето ни одного стекла в окнах – все выбиты».
Писательница Надежда Тэффи, спасаясь от большевиков, бежит сквозь Украину, доехала до Одессы, где попадает на «пир во время чумы»: «Театры, клубы всю ночь были полны… Утром, одурманенные вином, азартом и сигаретным дымом, выходили из клубов банкиры и сахарозаводчики, моргали на солнце воспаленными веками. И долго смотрели им вслед тяжелыми голодными глазами темные типы из Молдаванки, подбирающие у подъездов огрызки, объедки, роющиеся в ореховой скорлупе и колбасных шкурках…»
Бытие с питием стали другими, писатель Исаак Бабель, живописавший быт Молдаванки с другой стороны, чем Тэффи, видел его тоже непразднично, потому что время было такое: «Старик выпил водки из эмалированного чайника и съел зразу, пахнущую, как счастливое детство. Потом он взял кнут и вышел за ворота…» Удобная жизнь осталась где-то в «проклятом прошлом»; уроженец Крыма сатирик Александр Аверченко ностальгически вспоминает: «У «Медведя» рюмка лимонной водки стоила полтинник… Любой капитал давал возможность войти в соответствующее заведение. Есть у тебя пятьдесят рублей – пойди к Кюба, выпей рюмочку «Мартеля», проглоти десяток устриц, запей бутылочкой «Шабли», заешь котлеткой данон, запей бутылочкой «Поммери». Имеешь десять целковых – иди в «Вену» или в «Малый Ярославец»: обед из пяти блюд с цыпленком в меню – целковый…» Все это исчезло без возврата…
Надо сказать, что злейший враг «банкиров и сахарозаводчиков» Ленин сам не очень любил выпить и другим не давал. В Швейцарии и Германии он привык к пиву, особенно баварскому, да еще к «фруктовому