меня это было счастливое детство. Обычно в памяти откладываются острые, переходные моменты жизни. Честно признаюсь, что память не сохранила ничего необычного, чем-нибудь примечательного. Пожалуй, может быть, один момент запомнился, когда отец принес домой мандарины. Это было, когда в стране отменили продовольственные карточки.
Двор нашего дома располагался на закрытой территории. Во дворе гуляли только дети связистов, живших в доме: Нора Пивоварова, Лида Кириллова, Петя Егоров. Квартиру нашу помню смутно, скорей по расстановке той же мебели в послевоенное время. Книжный шкаф и фикус в одном углу, слева от балконной двери, в другом углу, справа от нее, письменный стол отца и над ним картина – детский портрет отца, рядом тумбочка с приемником ЦРЛ-10К. Стену, напротив окна, занимала «холостяцкая» оттоманка отца и посередине комнаты обеденный стол с фанеровкой под дуб. И стол, и тумбочка, и оттоманка по сей день служат нам на даче. В другой комнате были кровать родителей, моя кровать, оттоманка, платяной шкаф и тумбочка под красное дерево, которые также пребывают с нами на даче. Комнаты соединялись межкомнатной дверью, и был большой простор для катания на велосипеде. На кухне стояла бабушкина кровать, ее сундук и конторский стол со столешницей из чертежной доски (сейчас он на балконе). В переходе между прихожей и кухней размещался бабушкин черный шкаф. Почему я вспомнил все это. Возможно с этим «хламом» давно можно было расстаться, но с ним прошла вся моя жизнь. И когда я приезжаю на дачу, то не столько пользуюсь этими предметами как мебелью, сколько вижу в них определенные реликвии моей и родительской прошлой жизни.
Лето мы проводили в деревне Вычелобок, на бабушкиной родине. В раннем детстве (до войны) меня вывозили родители на отдых в эту деревню. Жили мы в доме у двоюродных сестер мамы, Маши и Симы. Это было счастливое детство. Во время войны дом этот сгорел. А сестер немцы угнали в Германию. После войны они осели в городе Стрый (Западная Украина), так как возвращаться к разбитому очагу не хотелось, да и восстанавливать его после плена двум забитым, неграмотным женщинам было не только не под силу, но и невозможно по тем суровым временам.
В один из отпусков, когда мама приезжала во Мроткино, мы с ней пешком сходили навестить место моего детства. Деревня представляла жалкое зрелище. Кругом запустенье. Церковь разрушена. Река Удрайка обмелела. Но оставшиеся в живых, более состоятельные деревенские уже возводили дома. Мне еще дважды, в 60-х годах, довелось побывать в этих местах. Приезжал я к бабушкиному брату Василию Павловичу. После выхода на пенсию его потянуло в родные места. И он поселился там, но не на месте родового гнезда, которое уже было застроено, а на другом берегу реки. Дед, я его звал не иначе, как дядька Вася, всегда хорошо относился ко мне, да и был он исключительно добрым, отзывчивым человеком. К сожалению, с этими местами