под жалобные стоны пружин.
– Ну-ка, присядь. И давай потолкуем серьезно, как крестный с крестницей.
Офелия придвинула стул к кровати. Глядя на крестного, на его роскошные усы, она будто бы видела сейчас страницу собственной жизни. Страницу, которую у нее на глазах рвали в клочья…
– Твои поникшие плечи, тусклый взгляд, горестные вздохи – все это пора отправить в архив! – объявил старик. – Ты уже отказала двум своим кузенам![2] И хотя они были глупы как пробки и противны, как ночные горшки, каждый твой отказ порочил семью. А хуже всего то, что разорвать помолвку тебе помогал я… – Старик вздохнул в усы.
Офелия подняла глаза от своей чашки:
– Не беспокойтесь, крестный. Я пришла вовсе не для того, чтобы просить вас воспротивиться моему браку.
В этот миг патефонная игла застряла в бороздке, и женское сопрано закуковало на всю комнату: «Зато тебя лю… Зато тебя лю… Зато тебя лю… Зато тебя лю…»
Старик не встал, чтобы вызволить иголку из плена. Он был ошарашен.
– Что ты там бормочешь? Ты не желаешь, чтобы я вмешивался?
– Нет. Единственное, о чем я вас прошу, – это открыть мне доступ в архивы.
– В мои архивы?
– Да, и сегодня же.
«Зато тебя лю… Зато тебя лю… Зато тебя лю…» – запинался патефон.
Старик скептически приподнял одну бровь и взъерошил усы.
– Значит, ты не ждешь от меня заступничества перед твоей матерью?
– Это бесполезно.
– И не хочешь, чтобы я подвиг на это твоего тряпку-отца?
– Нет. Я выйду замуж за человека, которого они для меня выбрали.
Иголка вдруг подпрыгнула, и пластинка завертелась снова, позволив певице торжественно и громогласно закончить фразу: «Зато тебя люблю я, так берегись любви моей!»[3]
Офелия приспустила очки и отважно выдержала испытующий взгляд крестного.
– Ну что ж, в добрый час! – со вздохом облегчения сказал он. – Признаюсь, я считал, что ты не способна произнести такие слова. Наверно, парень пришелся тебе по сердцу. Давай-ка, выкладывай все как есть. Но сперва скажи мне, кто он.
Офелия встала, чтобы убрать кофейные чашки. Она собралась помыть их под краном, но раковина была доверху забита грязными тарелками. Обычно Офелия не любила заниматься хозяйством, однако на этот раз сняла перчатки, засучила рукава и начала мыть посуду.
– Вы его не знаете, – произнесла она, помолчав.
Ее ответ растворился в журчании воды. Старик остановил патефон и подошел к раковине.
– Я не расслышал. Что ты сказала, девочка?
Офелия закрыла кран. У нее были слабый, глуховатый голос и плохая дикция, поэтому ей часто приходилось повторять свои слова.
– Вы его не знаете.
– Ты забыла, с кем говоришь! – ухмыльнулся крестный, скрестив руки на груди. – Я, конечно, не вылезаю из архивов и не слишком общителен, зато наше генеалогическое древо изучил лучше всех